Буддхачарита

Жизнь Будды

 

Поэма в трех частях

 

Публикуется по изданию:

Памятники мировой литературы. Творения Востока. Асвагоша. Жизнь Будды.

Перевод К. Бальмонта

М., М. и С. Сабашниковы, 1913 г.

 

2 ЧАСТЬ

 

9. ПОИСКИ

Учитель и советник торопились,
Царь торопил их, скорбь свою сдержав:
Так горячат коня, и конь ретивый,
Почуя хлыст, стремится как поток.
Устали, но с усильем неослабным
Пришли они в дающий пытки лес.
Свой лик тогда согласовавши с должным,
Сложив пять отличительных примет,
Достоинства все видимые знаки,
Они вошли в Браминский тот уют
И почитанье выказали Риши.
Те, в свой черед, просили их присесть.
Они спросили: "Где царевич светлый,
Что сделался отшельником, ища
От старости, и смерти, и болезни
Освобожденья" Мы за ним пришли".
Брамины, отвечая, так сказали:
"Тот юноша - все признаки есть в нем
Великого" Свободно говорил он
О жизни и о смерти и ушел
К Араде, полный путь освобожденья
Желая отыскать". И двое те,
Не смея колебаться в предприятьи,
Немедленно отправилися в путь.
Прибывши в лес, где жил царевич светлый,
Увидели его, он им предстал
Как внешнего достоинства лишенный,
Но тело изливало яркий свет:
Так Солнце, исходя из черной тучи,
Цвет ворона сияньем золотит.
Учитель края и страны советник,
Придворные с себя одежды сняв,
К отшельнику неспешно приближались,
Среди лесов, почтенье принесли,
Приветствуя его, и он ответил,
Приветствуя, как должно, этих двух.
Затем, его веленью повинуясь,
Пред ним уселись оба, как в ночи
На небесах сияет белый Месяц,
И две звезды, два близнеца, при нем.
Почтительно они заговорили:
"О сыне мысля, царственный отец
Печалится своим пронзенным сердцем,
Как будто в этом сердце - острие.
Рассеян ум; он бродит одиноко;
Истерзанный, на пыльной спит земле;
И днем и ночью полон размышлений;
Как дождь струятся слезы по щекам;
Тебя искать сюда теперь послал нас.
О, если бы ты слушать захотел!
Благоговейность чтишь - мы это знаем,
Но вот еще не час - в пустыне быть.
Снедает жалость нас, и если только
Благоговеньем движим ты, смягчись;
Не дай печали вовсе захватить нас,
Не оставляя выхода в сердцах.
Потоки рвутся по горам зеленым,
И буря есть, и молния, и зной, -
Не дай же сердца нашего в добычу
Неистовым тем бедам четырем.
Затем что у тоскующего сердца
Четыре эти беды есть вполне:
Смятение и знойная засуха,
Жар страсти и паденье в глубину.
Пойдем и возвратимся в край родимый,
Настанет час - отшельник будешь ты.
Теперь же презирать свой долг семейный
И на отца и мать свою восстать, -
Любовью как назвать мы это можем"
Любовь объятьем осеняет все.
Не требует пустынь благоговейность,
Не надобно отъединений ей, -
Отшельником ты можешь быть и дома,
Мысль, изученье, тщанье - это путь.
Быть с бритой головой, в одежде грязной,
Наедине блуждать среди пустынь, -
Не пробужденье это правой жизни,
А лишь возможность вечный страх питать.
Пусть за руку тебя возьмем мы лучше,
Водою брызнем на главу твою,
Небесной увенчаем диадемой
И под цветной посадим балдахин,
Чтоб все глаза могли тебя увидеть, -
Тогда возможешь дом оставить свой.
Раз очи усладив сияньем верным,
Зайти свободна яркая звезда.
Ануджаса, Ваджрабагу и Друма,
Ватаджана, - цари времен былых, -
С себя свою корону не сложили,
Сияли в самоцветностях они;
Они не отлучались от восторгов,
И пребывали женщины при них, -
Вернись и ты и, долг свой совершая,
Земное чтя, свой скипетр не бросай.
Дозволь нам прекратить рыданья наши
И радостную весть провозгласить,
Отец и мать твоя осушат слезы,
И вновь ты будешь кормчим корабля.
Когда возьмут теленка у коровы,
Она мычит, и стонет, и не спит, -
Так как же мать твоя, что вся забота,
Должна теперь мучительно страдать.
Поистине, ты должен к ней вернуться
И жизнь ее предохранять от зла:
Как птица ты, что потеряла стаю,
Как слон, что в джунглях путь свой потерял,
Единственное чадо молодое,
Защиты не имея никакой,
Не можешь ты не причинять печали,
Не возбуждать заботу: "Что же с ним""
Рассей же этот сумрак цепенящий,
Как, если затмевается Луна,
Все верные затменье гонят кликом,
Чтоб чудище не съело свет ночной.
Взметенные заставь утихнуть вздохи
И тем, кто ищет влаги, дай ее,
Ее получат - и огонь потушат,
Огонь потухнет - вновь прозреет взор".
Весьма смущен был в духе Бодгисаттва,
Услыша про своих отца и мать,
И, сидя, он предался размышленью
И в должный миг почтительно сказал:
"Отец мой царь, я знаю, обладает
Внимательным и любящим умом,
Но страх рожденья, дряхлости и смерти
Мое повиновенье устранил.
Услышав о его глубокой скорби,
Я тронут возрастанием любви,
Однако ж все, как греза сновиденья,
Проворно обращается в ничто.
Узнайте ж, без возможности отвергнуть:
Не однолик порядок всех вещей.
Природа скорби не необходимо
Есть отношенье сына и отца.
Что создает страдания разлуки,
Влиянье заблужденья это есть, -
Внезапно люди встретятся в дороге,
Лишь миг - и разлучаются они,
И каждый вновь своим путем уходит, -
Так силой совокупности растут
Соотношенья, родственные связи,
Удел отдельный, и разлука вновь.
Кто проследит внимательно ту ложность
Соотношенья связи и родства,
Не должен он печаль в себе лелеять:
Семейная здесь порвана любовь,
В другом же мире вновь той связи ищут,
И грубый - за мгновеньем - вновь разрыв.
Везде куется цепь родства и связи,
Всегда в цепях, всегда разъята цепь.
Кому скорбеть о вечности разлуки"
Зачатый постепенно изменен,
Родится в мире, снова расставанье,
Чрез смерть разлука, и родится вновь.
Все то, что есть во времени, погибнет,
Леса и горы, - что без часа есть"
Во времени вся пятикратность чувства,
И с временем мирское все живет.
Так, если смерть все время заполняет
И всюду застилает путь его,
Сбрось смерть с себя - и времени не будет.
Меня хотите сделать вы царем,
И долг любви так трудно не исполнить,
Но раз - недуг, тогда его врачуй,
Без врачеванья ж как его снесу я
И как снести гот сан тяжелый мне,
В высоком ли иль низком состояньи,
Безумье и незнание везде,
И люди с беззаботностью проходят,
Велениям покорствуя страстей.
Приходит страх, и тело - в вечном страхе,
Вся мысль - о внешнем лишь, и вянет дух,
С благоговеньем - сердце не содружно,
Коли идти за множеством вослед.
Но неведенье мудрого - не это,
Весь в яхонтах дворец - но в нем пожар,
Сто вкусных яств средь трапезы обильной,
Но примесь в них - язвящие яды.
Там в лилии, на озере спокойном,
Глянь, много насекомых, несть числа,
И в доме у богатого - злосчастье,
Высок, - но мудрый в нем не будет жить.
Я не дерзаю жить в дворце обширном,
В нем черная склубилася змея.
Я царское достоинство отбросил,
Я от пяти желаний ускользнул,
И, чтоб скорбей подобных мог избегнуть,
Блуждаю я среди пустынных гор.
И я, благоговейность возлюбивший
И в мудрость углубляющий свой путь,
И я оставлю тишь лесов спокойных,
Вернусь домой, вернусь к. страстям" О нет.
Великий вождь преславного народа,
Молитвенность веем сердцем возлюбя,
От чести племенной навек ушедши,
Чтобы духовным сделаться вождем,
Отбросив лик свой прежний, - вновь отброшу
Теперешний отшельнический лик
И растопчу свой замысел высокий"
Хотя бы было Небо мне дано,
Не мог бы это я свершить, - ужели ж
К тому меня земной подвигнет дом!
Неведенье отверг я, страсть отверг я, -
Так что ж, опять их яствами избрать"
Желать опять - свою блевоту видеть"
Такой позор не мог бы я снести.
Пожар, и дом горит, хозяин вышел,
Из пламени сумел он ускользнуть, -
Войдет ли он опять в свой дом горящий"
Войдет, - так он к ничтожеству причтен,
Ища покоя, все ж стремиться к царству -
Противоречья разные то два:
Спасение и царственность - враждебны,
Покой - движенье, пламя - и вода,
Соединить их вместе - невозможно.
Приманку связи я содвинул прочь,
Прямое применил при этом средство,
Оставил дом, - зачем же я вернусь""
Советник, мысля, про себя промолвил:
"Царевич мыслит правильно сейчас,
Приятно к добродетели склонен он
И мысль вложил в разумные слова".
И, обратись к царевичу, он молвил:
"Как царственно изволил ты изречь,
Кто хочет в правой вере укрепиться,
Ее он должен правильно искать.
А час твой - он не этот час текущий.
На убыли твой царственный отец,
В преклонности он думает о сыне,
К печали прибавляется печаль.
Ты говоришь: "В освобожденьи - радость.
Возврат есть отреченье от себя".
Не в мудрости твоя возникла радость,
И нет в том размышленьи глубины.
Плода ты ищешь, а того не видишь,
Что долг текущий должен быть свершен.
Иные говорят: "Тот свет", "Есть После".
Твердят другие: "После - ничего".
Итак, пока вопрос висит вопросом,
Зачем восторг текущий отвергать"
Коль есть "Тот свет", коль "После" есть, должны мы
Взять все, что это "После" нам несет.
Коль скажешь ты: "Не существует "После",
Освобожденья, значит, нет тогда.
Коль скажешь ты, что "После" существует,
Не скажешь ты: "Причины избеги".
Земля тверда, огонь горяч, вода же
Сыра, а ветер движется всегда, -
"Тот свет" - таков же, "После" - в том же строе,
Отличная природа у него.
Раз говорим о чистом и нечистом,
Нечистое и чистое идет
Из собственной природы той отличной.
Коль скажешь: "Мыслью это устраню", -
Такая мысль как довод есть безумье.
Основа чувств как чувств предрешена,
Все корни, по природе, изначальны.
И память и забвение - суть два,
Природа их отчетлива в рисунке.
Преклонный возраст, смерть, болезнь, печаль, -
Кто воинской уловкой их избегнет"
Коль скажешь ты: "Вода зальет огонь",
Иль: "Воду вскипятив, огонь потухнет", -
Различность их природ лишь утвердишь,
Природа в строе - создает живое.
Так человек, раз в чреве он зачат,
Весь - руки, ноги, все иные части,
И ум его, и дух его, - растет,
Но кто же он, кто это совершает"
Кто он, кто заостряет цепкий терн"
В самодозоре, то природа снова.
Различные возьми ряды зверей,
Что есть, то есть, им быть такими должно.
Неборожденных, вновь, коснись существ,
Владычествует ими Самобытный 16.,
У них же самоцельных нет путей.
Когда б они могли создать причинно
Рожденье, смерть могли бы проверять.
К чему ж тогда искать освобожденья"
Иные говорят, что это "Я"
Причина есть рожденья, а другие
Твердят, что "Я" - причина смерти есть.
Иные утверждают, что рожденье
Идет из ничего и гибнем мы,
Не выполняя замысла кончиной.
Родится так счастливое дитя,
В семье, что благородна и богата,
Завещанному учится, растет,
Великие Богам приносит жертвы,
И имя знаменитое его
Является как путь освобожденья,
В том имени идет к нам ценный клад.
Но, если так, сколь тщетно и бесплодно
Освобожденья все ж еще искать.
Ты вольности возжаждал, ты желаешь
Свой замысел высокий совершить,
А твой отец тем временем тоскует,
И ты едва вступил на этот путь, -
Не будет зла, коли домой вернуться.
Царь Амбариша, в оны времена,
В печальном лесе долгое жил время,
Оставивши всю царскую родню,
И вновь пришел, и царствовал он снова.
И Рама, царский сын, родимый край
Покинувши, ушел в глухие горы,
Но, услыхав разлучности упрек,
Вернулся и страной разумно правил.
Царь Друма был, ушли отец и сын,
Отшельниками были и блуждали,
В конце концов вернулися назад.
Еще мне говорить ли о Васите"
Атрейю называть ли" Эти все
Достойные, отмеченные древле,
Ушли, пришли, как звезды, свет струить,
Светильники прекрасные для мира.
Пустыню гор оставить - и царить
Благоговейно - нет в том преступленья".
Царевич, слыша добрые слова,
Храня в душе свой закрепленный довод,
Слова любя, не расточая слов,
Не споря по примеру школ различных,
Советнику спокойно отвечал:
"Быть и не быть - то трудные понятья,
Вопрос о бытии, небытии -
Напрасен он, сомнительность лишь множит,
Недостоверность шаткого ума.
Наклонности беседовать об этом -
Нет у меня. Я дух свой устремил
На мудрость, чистоту и отреченье,
И с этой достоверностью я слит.
Мир полон тщетных знаний и открытий,
Учители, свой совершая долг,
Искусно сочетают паутину.
Но верности основы нет у них,
И с ними не хочу иметь я дела.
Тот отделяет правду ото лжи,
Кто просветлен. Но как родиться может
От этих - правда" Это суть слепцы,
Ведущие слепых. В ночи проходят,
Во тьме густой, - им извлеченья нет.
Вопрос о том, что чисто и нечисто,
Вовлек людей в сомненья, и они
Не могут видеть правды. Много лучше
Дорогу чистоты осуществлять,
Идти и ведать самоотреченье,
Нечистоты не совершать, идя,
О сказанном издревле размышляя,
Не запершись в предании одном,
В едином не упорствуя, а в ум свой
Все верные слова светло приять,
Чуждаясь тьмы, источника печали.
А что о Раме здесь ты рассказал
И о других, ушедших и пришедших,
Чтоб снова ведать чувственный восторг, -
Дороги их поистине напрасны,
И мудрый им не будет подражать.
Теперь для вас мне разрешите вкратце
Правдивую основу изложить:
Луна и Солнце могут пасть на землю,
Гора Сумеру сокрушится вниз,
Но никогда мой замысел не дрогнет.
Скорее, чем в запретное вступить,
Да буду брошен я в огонь свирепый.
И ежели я право не свершу,
Что сам себе в душе я предназначил,
И ежели на родину вернусь,
Дабы вступить в огонь пяти желаний, -
Да будет то со мной, в чем клялся я".
Так вымолвил царевич и сказал.
И доводы его сияли остро,
Как совершенства солнечных лучей.
Потом он встал и в неком отдаленьи
Помедлил. А советник и другой,
Учитель, видя тщетность убежденья
И видя, что напрасны их слова,
Поговорив между собой, решили
Идти в обратный путь, в родимый край, -
Царевича не смея беспокоить,
Присутствием своим обременять,
Решение свое они явили,
Почтительно и грустно воздохнув.
И все ж, неподобающую спешность
Из всех своих движений устранив,
Веление царя осуществляя,
Они спокойно медлили в пути,
И, ежели кого они встречали,
Избравши тех, кто мудрых лик являл,
Они такими мыслями менялись,
В каких для всех ученых радость есть,
И сан высокий свой от всех скрывали,
Потом, прейдя, ускорили свой путь.

 

10. ЗОВ

Учителя с советником оставив
И отойдя от этих двух,
Пошел, один, царевич по теченью,
И, воды Ганга перейдя,
Держал он путь к Вершине Ястребиной, -
Пятью горами скрытый верх,
Приятственный утес, меж скал - как кровля,
Он, зеленея, был один.
Кусты, деревья и цветы в расцвете,
Ключи, прохладные ручьи,
Приятно холодящие потоки, -
На это все он бросил взор.
Потом, пройдя, вступил неторопливо
В пятиутесный город он,
Спокойный, в осияньи мирной славы,
Как некто, кто нисшел с Небес.
Царевича увидя, поселяне,
Его чрезмерную красу,
В младых летах, но в столь великом блеске,
Как бы великого вождя,
Исполнились предивных странных мыслей,
Как бы увидя светлый стяг,
Как бы узрев, внезапно, знамя Индры,
Завесу Ишвары в лучах.
Кто путь переходил, тот шаг замедлил,
Кто сзади был, тот поспешил,
Кто впереди, назад он обернулся
И долго, пристально глядел.
Приметы и особенные знаки
Впивали взорами они,
Глядели, невозможно наглядеться,
И преклонились, подходя,
Сложивши руки, почесть отдавали,
Дивясь и радуясь пред ним.
Все, что имели, щедро предлагали,
Склоняли скромные тела,
Исправив все небрежности движений,
Являли молча свой почет.
И ниже всех склонялись те, кто, в скорби,
Любовью двигнут, мира ждал.
Великие, что к важному стремились,
Мужчины, женщины - равно
Мгновенно на дороге задержались
И, преклонясь, не шли назад.
Затем что белый серп между бровями,
Фиалки глаз его больших,
И тело благородное, как злато,
И волоконцев меж перстов, -
Пусть он отшельник был, - то знаки были,
Что перед ними царь святой,
И стар и мал, ликуя, восклицали:
"Так светел он, что радость нам!"
А в то же время, Бимбисара Раджа,
В дозорной башне поместясь,
Мужчин и женщин видя удивленных,
Что это значит, вопросил.
И спрошенный, склонив свои колена,
Что зрел и слышал, все сказал:
"Из рода Сакья, знатного издревле,
Царевич, полный совершенств,
Небесно-мудрый, не путями мира
Идущий в прохожденьи здесь,
Царь, чтоб царить над восемью краями,
Бездомный, здесь, - и чтут его".
Царь, слыша это, был весьма взволнован
И, радостный почуя страх,
Задержан телом был на том же месте,
Душой же он своей ушел.
Призвав своих советников поспешно
И приближенных, он велел
Идти вслед за царевичем сокрыто,
Следя, что сделать надлежит.
Они, веленье это совершая,
Пошли и видели, что он
Вступил с невозмутимым видом в город
И милостыни попросил,
Устав блюдя отшельников великих,
С невозмущаемым умом
И с ясным ликом, не заботясь, сколько,
Велик ли, мал ли дар дадут.
Что получал, в свою слагал он чашу
И снова возвращался в лес,
И, это съев, пил от воды проточной
И к Белой восходил Горе.
Зеленые деревья обрамляли
Спокойной тенью горный срыв,
В расщелинах пахучие растенья
Взносили нежные цветы.
Кричали там цветистые павлины,
И, взлетом в воздухе скользя,
Другие птицы радостно сливали
С тем криком пение свое.
Как шелковица в солнечном сияньи,
Светился весь его покров,
Листоподобно складки изливали
Переливающийся свет.
Увидя закрепленный лик покоя,
Вернулись вестники к царю,
И, их подробной повести внимая,
Был царь взволнован глубоко.
Он царскую велел принесть одежду,
Богоподобный свой венец,
Покров, как бы обрызганный цветами,
И все отличия царя.
Потом, как лев, могучий царь звериный,
Степенно выступил вперед,
Избрав себе из престарелых свиту,
Способных мудро понимать.
Сто тысяч шло народу вслед за ними
К вершине царственной горы, -
Как бы, темнея, туча восходила
До островерхой белизны.
Достоинство узревши Бодгисаттвы,
Покорный воле, каждый жест,
Сидящего увидя на утесе,
Как Месяц в чистых небесах,
Увидя красоту, что вне сравненья,
И чистоту, чей лик един,
Царь испытал то в сердце обращенье,
Что может вера порождать.
И, соблюдая знаки почитанья,
С учтивым видом подходя,
Приблизясь, вопросил он Бодгисаттву,
Благополучен ли он тут.
Согласно с обстоятельством вопроса,
Дал Бодгисаттва свой ответ,
И в очередь свою царя спросил он,
И царь ответил на вопрос.
Когда ж вопросы эти завершились,
Блюдя достоинство свое,
На ясноликом царь воссел утесе,
На боговидного смотря.
Он видел черт нежнейших умягченность,
Во всем он зрел высокий сан,
Здесь родовая чувствовалась знатность,
Был унаследован удел.
Свои на время подавивши чувства,
Дабы сомненья разрешить,
Царь вопросил, как это так случилось,
Что тот, кто солнечно рожден,
Из царственной семьи, благоговенье
Хранившей десять тысяч лет
И даже десять тысяч поколений, -
Как он, такой скопивши клад,
В летах столь юный, в мудрости отличный,
Отшельник ныне, бросив сан,
Царя святого опустив сыновство,
Одеждой грубою покрыв
Красивый вид, достойный умащений
И благовоний, - здесь один,
С рукой, которой нужно б царством править,
Теперь протянутой в мольбе,
Чтоб благостыню, малость скудной пищи,
На место скипетра приять.
"Когда бы ты не царского был рода ,-
Так продолжал беседу царь, -
С тобой я разделил бы это царство,
Когда б ты только захотел".
И продолжал: "О, взвесь, тебя прошу я,
Мои правдивые слова:
Желанье власти близко к благородству,
И справедлива гордость та.
Коль нет желанья покорять надменных
И волю наклонять в других,
Отдать тогда оружье сильным нужно,
Рукой воинственных водить.
Но кто ж, когда ему дано наследством
Главою царства мощным быть,
Не возжелает взять бразды правленья
И быть над миром и войной"
Кто - мудрый, знает время для молитвы
И для богатства и услад.
Но если троекратность не блюдет он,
Чтя веру, он богатству чужд.
Кто - в мире, тот печется о богатстве,
А к вере равнодушен он.
Но бедным быть, с пренебреженьем к вере,-
Какой тут может быть восторг"
Когда же троекратностью владеешь,
Разумно пользуяся всем,
Поистине тогда назваться можешь
Владыкой достоверным ты.
Не дозволяй же телу, что Судьбою
Щедротно так одарено,
Отвергнуть всю лучистость доброй жертвы
И отказаться от наград.
Мандгари Чакравартин был монархом,
Четыре царства знал мирских,
И с Сакрой разделял престол он царский,
Но править Небом он не мог.
А ты с своею силой мощно-грозной
Две власти можешь ухватить,
Ты можешь править Небом и Землею,
Два света сочетав в один.
На царскую я власть не опираюсь,
Тебя здесь силой не держу,
Но, видя лик красивый измененным,
Узрев отшельника наряд,
Тебя весьма я чту за добродетель,
Но человека жаль в тебе:
Как милостыни, здесь ты просишь пищи,
Тебе даю я всю страну.
Пока ты юн и одержим страстями,
Используй это, усладись,
А в зрелый возраст собери богатство, -
Когда же старость подойдет,
Когда твои способности созреют
И будешь ты как спелый сноп,
Перед тобою время развернется,
Дабы молитвенность блюсти.
Благоговейный жар в младые лета
Ключи желанья пепелит.
Когда же стар и дух желанья меньше,
Час одиночества искать.
Желать богатства в дни, когда стал старым,
То стыд, и срама мы бежим,
Но в юности, когда подвижно сердце,
Час наслажденья разделять.
Дни юности в товариществе тратить,
Исчерпать светлый разговор.
Когда ж, скопляясь, годы наползают,
Тогда молитвенность блюсти.
Тогда гасить горящих пять желаний
И в сердце радость умножать, -
Не это ль есть закон царей издревле,
Благоговейности устав"
Не это ли есть путь царей старинных,
Что на драконовой спине,
Лелея в сердце тихость ликованья,
Дошли превыспренних жилищ"
Божественные эти самодержцы,
Сияя личной красотой,
Достойно соблюли благоговейность
И в Небе взяли свой удел".
Так Бимбисара Раджа все исчерпал,
Все убеждения привел,
Но, как гора верховная Сумеру,
Царевич был неколебим.

 

11. ОТВЕТ

Благопристойно Бимбисара Раджа
И кротко-миротворческою речью
К царевичу ходатайство направил,
И он ответ почтительно держал.
Глубокими, волнующими сердце,
Словами так ответствовал царевич:
"Преславный и всему известный миру,
На разум речь твоя не восстает.
Так говорить велит благоговенье,
Нет в мире обеспеченного места
Для благости, - когда ж слабеет благость,
Высокое как имя сохранить!
Достоинство, в котором достоверность,
В связи прямой находится со дружбой, -
Коль верный друг богатства не жалеет,
Сокровищем зовется он тогда.
Но быстро расточается богатство,
В любой стране оно непостоянно,
А что дают кому из милосердья,
Удвоенным вернется этот дар.
Так милосердье друг есть достоверный,
Хоть расточает, нет в том сожаленья,
Ты щедр и добр, как ведомо, и, встретясь,
Беседуем с приятственностью мы.
Рожденья, смерти, старости, болезни
Боюсь, - к свободе путь найти хочу я,
Я устранил семейственные чувства, -
Так как же я могу вернуться в мир,
К пяти желаньям, и не опасаться,
Что ядовитый змей разбужен будет,
И льдяный град посыплется свирепо,
И в лютом буду вновь сожжен огне.
Боюсь многопредметного хотенья,
Водовороты взвихривают сердце,
И пять желаний - шаткие то воры,
Что заприметят, тотчас нет того.
Сокровища любимые воруют,
И вот они, неверные, как тени,
И вот они скользят, как привиденья,
Действительность становится как сон.
Кто поглядит, на миг он это видит,
Но прочно ум схватить они не могут.
Итак, они - великие препоны,
К спокойствию испорчен ими путь.
Коль радости Небес иметь не стоит,
Что ж о людских нам говорить желаньях,
Любви безумной в них гнездится жажда,
Ты в сладости, пока не истощен:
Так дикий ветер мечет пламя выше,
Пока топливо вовсе не иссякнет, -
Нет более неправого в сем мире,
Как эти пять желаний с царством их.
Всяк, кто уступит мощности хотенья,
Усладой взят, и мертв он для рассудка.
Кто мудр, желаний этих он боится,
Страшится он пути к неправоте.
Так царь, что правит четырьмя морями
И всем, что между них, желает больше;
Так Океан, не знающий предела,
Не ведает, где стать ему, когда.
Струило Небо желтый дождь из злата,
И Манга Чакравартин меж морями
Всем правил, но вздыхал он в возжеланьи
И тридцать три он неба восхотел.
Престол свой разделил с могучим Сакрой
И умер в силу властного хотенья.
Ниаса же чрез умерщвленье плоти
Жилищ небесных тридцать три приял.
Но силою хотенья стал он гордым,
Надменничал в блестящей колеснице,
И, развалясь с небрежностью, упал он
В змеиный кладезь, прямо в глубину.
Всемирный царь, кого зовем мы Яма,
По Небесам превыспренним блуждая,
Небесную жену избрал царицей
И встал у Риши злато вымогать,
А Риши в гневе наговор сказали,
Нагромоздив на чару чарованье,
И умер он. Нет в мире постоянства,
Хотя бы для властителя Небес.
Нет края достоверного, хотя бы,
Кто в нем живет, был с сильною рукою.
Но если кто оденется лишь в травы
И ягоды как пищу изберет,
И будет пить лишь из ручьев проточных,
И с волосами длинными, как волны,
Пребудет, как молчальник, без хотений,
В конце свое алканье он убьет.
Узнай, что потакать пяти желаньям, -
То льгота, что заведомый есть недруг
Благоговейных. И тысячерукий
Могучий царь - как победить его"
Погиб от страсти сильный Риши Рама, -
Сын Кшатрии, насколько же я должен
Сильней свои удерживать хотенья"
Лишь полелей одно мгновенье страсть, -
И, как дитя, она растет проворно.
Поэтому, кто мудр, ее не терпит:
Кто захотел бы в пищу взять отраву"
Лаская хоть свою, умножишь скорбь.
Коль страсти нет, коль хоть не понуждает, -
Истоков скорби нет, ни тока боли,
И, ведая всю горечь скорби, мудрый
В истоках скорбь вытаптывает прочь.
Что в мире называют добродетель,
Есть лик иной того же злополучья,
Хотение в пределах не удержишь,
Оплошность - тут, за ней - и вся беда.
Оплошностью нагромождают гибель,
Смерть стережет на этой злой дороге, -
Кто мудр, тот, осмотрительно провидя,
Что все - мечта, не жаждет ничего.
Кто видимого хочет, хочет скорби,
Любовью будет вновь уловлен в сети,
Не видя окончательной свободы,
Пойдет вперед от боли к боли вновь.
Такой в руке кто факел жгучий держит,
Тот руки жжет: кто мудр, того бежит он.
Безумец же, кто в этом усомнится,
Все будет сердце к зною торопить.
Алкание - змеиное то жало,
И ярый гнев - змеиная отрава,
Кто мудр, тот к скорби путь, как кость гнилую,
Отбросит прочь, чтоб зубы сохранить.
Ее ли будет пробовать и трогать"
Сыны земли за то гнилое мясо,
Как стаи птиц, готовы состязаться, -
И царь за тем пройдет через огонь"
Так мы должны смотреть и на богатства:
Мудрец, коли наполнит кладовые,
Не чувствует себя благополучным,
А день и ночь как будто ждет врага.
Как человек проходит с отвращеньем
Близ скотобойни на Восточном рынке
И издали базарный столб заметит,
Так веху страсти мудрый обойдет.
Кто путь свершает морем и горами,
При хлопотах, покоя знает мало,
Кто на верхушку дерева влезает,
Чтоб плод сорвать, - и шею сломит тот.
Так и желанье, с жадничаньем вечным:
Стараются, богатства накопляют,
Придумают мучительные ходы,
Сон громоздят, - и вдруг окончен сон.
Так ямы: есть огонь в них рдеет жарко,
Обманная над ямою поверхность,
Чуть тело проскользнет туда, пылает:
Кто мудр, тот в это пламя не пойдет.
Лик хоти - это мнимое виденье,
Лик страсти - как мясник с ножом кровавым,
Как Каурава, Нанда или Данта,
Сцепляющий и низко-рабский лик.
Кто мудр, тот с этим дела не имеет,
Скорей в огонь он бросится иль в воду
Иль свергнется с обрывного утеса,
Но не пойдет он к хоти в западню.
Искать услад небесных - есть не больше
Как содвигать в перемещеньи пытку.
Басундара и Сундара, два брата,
Друг с другом жили в ласковой любви, -
Но им затмила хоть алканья разум,
Друг друга, в возжеланьи, умертвили,
И имя их погибло безвозвратно:
Так вот к чему, ведя, приводит хоть.
Ей человек оцеплен и принижен,
В ее цепях он делается подлым,
Она его бодилом жжет и колет,
И длится ночь, избит, изношен он.
Олень в лесу так жаждет возглаголать,
И, речи не найдя, он умирает,
И птица так летит в силок лукавый,
И рыба так взманилась на крючок.
Подумавши о надобностях жизни,
В них постоянства вовсе не находишь:
Едим мы, чтобы голод успокоить, -
Чтоб жажда нас не жгла, должны мы пить, -
Одежду надеваем мы от ветра
И холода, - чтобы уснуть, ложимся, -
Чтоб двигаться, должны искать повозку, -
Чтоб отдохнуть, должны сиденье взять, -
Чтоб грязными не быть, должны мы мыться, -
Все это делать нам необходимо, -
Нет постоянства в тех пяти желаньях,
Чуть утишишь, вновь нужно утишать.
Как человек, что одержим горячкой,
Прохладного испить желает зелья, -
Алканье утолить томленье хочет,
Безумец постоянство видит в том.
Но постоянства в прекращеньи боли
Не может быть: желая хоть утишить,
Мы вновь хотим и громоздим хотенья,
В превратности такой устоя нет.
Наполниться питьем и вкусной пищей,
Одеться в подходящие одежды,
Не длительные это услажденья,
Проходит время, скорбь приходит вновь.
Прохладно лето в месячном сияньи,
Зима приходит, - и умножен холод,
Чрез восьмикратность мира все превратно,
Рабам отдайся, - доблесть потерял.
Молитвенность - все делает служебным,
Как правит царь, что царствует высоко;
Благоговейность повторяет скорби,
Подъемля тяжесть, силой счет ведет.
При всяком положенья нашем в мире,
Вкруг нас не устают скопляться скорби,
Хоть будь царем, но пытка громоздится,
Люби - скорби, один - нет счастья в том.
Хотя б твои - четыре царства были,
Участвовать - в одном ты только можешь,
И в десять тысяч дел когда заглянешь,
Узнаешь десять тысяч ты забот.
Так положи конец своей печали,
Утишь хотенье, воздержись от дела, -
В том есть покой. Услад царя есть много, -
Без царства же есть радостный покой.
Не измышляй же мудрых ухищрений,
Дабы вернуть меня к пяти желаньям:
Что манит сердце - тихая обитель,
Что любо сердцу - это вольный путь.
А ты хотел бы, чтоб запутан был я
В обязанности и соотношенья,
Свершение хотел бы уничтожить
Того, чего я тщательно ищу.
Постылый дом мне страха не внушает,
И не ищу я радостей небесных,
Не жаждет сердце прибыли доступной,
И снял с себя я царский мой венец.
И вопреки тому, как размышляешь,
Предпочитаю более не править:
Избавившись змеиной пасти, заяц
Придет ли вновь, чтоб пожранным быть ей"
Кто факел держит и сжигает пальцы,
Из рук своих не выпустит ли факел"
Кто был слепец и обладает зреньем,
Захочет ли он снова темноты"
Или богач по бедности вздыхает"
Или мудрец невеждою быть хочет"
Коль в этом мире есть такие люди,
Тогда хочу опять в родимый край.
Я избавленья жажду от рожденья,
От старости, от смерти,- и хочу я
Выпрашивать как милостыни пищи
И возжеланья тела обуздать, -
В отъединеньи быть, смирив хотенье,
Избегнуть злых путей грядущей жизни,
Так мир найду я в двух мирах спокойных,
Прошу тебя, ты не жалей меня.
Жалей скорее тех, что правят царством,
Их души вечно пусты, вечно в жажде,
Им в настоящем мире нет покоя,
А после пытку примут как удел.
Ты, что владеешь именем высоким
И почитаньем, властелину должным,
Со мною разделить хотел бы сан свой
И дать мне долю всех своих услад, -
Взамен и я прошу тебя сердечно,
Ты раздели со мной мою награду.
Кто трех разрядов ведает усладу,
Тот в мире носит имя "Господин", -
Но в том согласованья нет с рассудком,
Затем что эти блага не удержишь.
Где нет рожденья, жизни или смерти,
Кто будет в том, - он истый Господин.
Мне говорят: "Коль молод, будь веселым,
А будешь стар, тогда и будь отшельник".
Но я смотрю, что в старости есть слабость,
Благоговейным быть нет сил тогда.
Есть в юности могущество и твердость,
Есть крепость воли, в сердце есть решимость, -
А смерть как вор с ножом идет за нами,
И любо ей добычу ухватить.
Зачем же будем старости здесь ждать мы"
Непостоянство - мощный есть охотник,
Болезни - стрелы, лук его - есть старость,
Где жизнь и смерть, он мчится за живым.
Охотник не упустит верный случай.
Зачем нам ждать, когда придет к нам старость"
И те, что учат жертвоприношеньям, -
Неведеньем подвигнуты они.
Достойней - почитания закона
И прекращенье жертвоприношений.
Жизнь разрушать, хотя бы для молений,
В том нет любви, в убийстве правды нет.
Хотя б за эти жертвоприношенья
И длительная нам была награда,
Живое как могли бы умерщвлять мы"
В награде же и длительности нет.
То значило бы - мудро размышляя
И отвлеченно чтя благоговенье,
Пренебрегать благим в своих поступках:
Кто мудр - тот разрушать не будет жизнь.
Кто в этом, их устой - закон превратный,
Кто в этом - ими правит шаткий ветер,
Они как капля, свеянная с травки,
Я - выхода надежного ищу.
Есть Арада, он праведный отшельник,
Слыхал, он говорит красноречиво
О том, в чем верный путь освобожденья,
И должен я туда, где он, идти.
Но скорбь должна быть избранной неложно,
Поистине мне жаль тебя оставить,
Отечество твое да будет мирным,
И свыше и тобой защищено.
На это царство да прольется мудрость,
Как красота полуденного Солнца,
Да будешь ты вполне победоносным,
Да сердцем совершенным правишь ты.
Вода и пламень противоположны,
Но пламень причиняет испаренье
И пар в плавучесть облака восходит,
Из облаков струится книзу дождь.
Убийство и очаг несовместимы,
Кто любит мир, убийство ненавидит,
И если так убийцы ненавистны,
Кто в этом, пресеки же их, о царь.
Им повели найти освобожденье,
Как тем, кто пьет и все ж иссох от жажды".
И, сжав ладони, царь явил почтенье,
А в сердце у него горел восторг.
Он молвил: "Что ты ищешь, да найдешь ты,
И плод его да скоро ты получишь,
А как получишь этот плод прекрасный, -
Вернись, прошу, и не отринь меня".
И Бодгисаттва, в сердце мир лелея,
Решив его моление исполнить,
Спокойно отбыл, путь свой продолжая,
Чтоб к Араде-отшельнику прийти.
А царь меж тем и свита за владыкой,
Ладони сжав, пошли немного следом,
И снова в Раджагригу возвратились,
Лелея мысли в помнящих сердцах.

 

12. ОТШЕЛЬНИК

Сын лучезарного Солнца,
Знатного рода Икшваку,
К тихой направился роще,
Арада Рама там был.
Сын лучезарного Солнца,
Полный почтительным чувством,
Стал перед Муни великим,
Он пред Учителем был.
Спутники тихих молений,
Видя вдали Бодгисаттву,
Радостно песню пропели,
Тихо примолвив: "Привет".
Сжавши ладони с почтеньем,
Как подошел, преклонились,
После обычных вопросов,
Сели по сану они.
Все Брамачарины, видя,
Как был прекрасен царевич,
В качествах тех искупались,
Чистой напились росы.
Руки свои приподнявши,
Так Бодгисаттву спросили:
"Долго ли был ты бездомным
И разлученным с семьей"
Долго ли порваны были
Узы любови, что держат,
Как порывает порою
Цепи окованный слон"
Мудрости лик твой исполнен,
Он просветлен безупречно,
От ядовитого можешь
Ты отвратиться плода.
В древнее время могучий
Царь лучезарно-подобный
Передал царственность сыну,
Бросил увядший венок:
Но не такое с тобою,
Силы младой ты исполнен,
Все ж не вовлекся в любовь ты
К гордому сану царя.
Воля твоя непреклонна,
Это мы явственно видим,
Правый закон в ней вместится,
Как в надлежащий сосуд.
Воля твоя, закрепившись,
Мудрости будет ладьею,
Переплывет она море,
Жизни и смерти моря.
Те, что лишь учатся просто,
Их испытуют - и учат,
Случай же твой особливый,
Ум твой - как воля - готов.
То, что предпринял ты ныне,
Цепь изучений глубоких,
Цель эта зрима тобою,
Ты не отступишь пред ней".
Радостно слушал царевич
Эти слова увещанья.
На обращение это
Радостно он отвечал:
"Без предпочтения эти
И без пристрастья реченья,
Я принимаю советы,
И да свершатся они.
Факел в ночи да взнесу я,
В месте идя вероломном,
Челн да пройдет через море, -
Будь это так и сейчас.
Но, сомневаясь, дерзаю
Высказать эти сомненья,
Как победить, вопрошаю,
Старость, болезни и смерть""
Арада Рама, услышав,
Что вопрошает царевич,
Сутры и Састры напомнил,
Путь ускользнуть изъяснил.
Молвил: "О юноша славный,
Столь высоко одаренный,
Видный столь явно средь мудрых,
Выслушай, что я скажу, -
Речь о скончании смерти.
Пять их - природа, измена,
Старость, рожденье и смерть, -
Пять этих свойств, надлежащих
Всем и всему в этом мире.
Без недостатка - природа
И, по себе, без пятна.
Переплетенье природы
В пять - сочетанье великих 17.,
Пять составных в сочетаньи -
Власть восприятья дают.
Власть восприятья - причина
Той мировой перемены:
Форма, и звук, и порядок,
Вкус и касанье - их пять.
Это предметы суть чувства,
Что называется дхату,
Руки и ноги - дороги,
Их же корнями зовут.
Действия - путь пятикратный,
Пять их - корней для свершенья:
Око, и ухо, и тело,
Нос и язык - путь ума.
Разума корень - двоякий:
Он - вещество и разумность;
Узел природы - причина,
Знающий это есть Я 18.
Капила, Риши, а также
Те, кто их путь соблюдает,
Душу в основе увидя,
Мудрую вольность нашли.
Свойство постигнув рожденья,
Старости дряхлой и смерти, -
Силою мудрости зрящей
Верный сложили устой.
То же, что в противоречьи, -
Так говорят они, - ложно.
Страсть и неведенье - путы,
Ход к воплощениям вновь.
Кто о душе усомнился,
Это чрезмерность сомненья.
Не соблюдя различенья,
Вольности путь не найдешь.
Грань восприятья сдвигая,
Только запутаешь душу.
К смуте неверье приводит,
К разностям мыслей и дел.
Цепь о душе размышлений -
"Знаю" и "Я постигаю",
"Я прихожу", "Ухожу я" -
Это суть путы души.
Разные есть возмечтанья,
"Так это" иль отрицанье,
Недостоверность такая -
То, что зовут "темнота".
Есть и такие, что молвят:
"Видимость - тождество с духом",
"Внешнее - то же, что разум",
"Числа орудий - душа".
Здесь различенье не точно,
Это зовут - крючкотворством,
Это суть вехи безумья,
Это отметины лжи.
Произношенье молений,
И убивание жертвы,
И очищенье водою,
И очищенье огнем,
С целью конечной свободы, -
Это плоды суть незнанья,
Суть достиженья без средства,
Путь, где, идя, не придешь.
Соотношения множить,
Это - прикованность к средству,
Вещь для души брать основой,
Это неволя есть чувств.
Восемь таких умозрений
В смерть и рожденье влекут нас.
Пять состояний есть в мире,
Так недоумки твердят:
Тьма, наряду с ней безумье
И сумасшествие также,
Гневная страсть рядом с ними,
Робостью схваченный страх.
Лик сумасшествия - похоть,
Из заблуждения - гневность,
Страсть - из безумной ошибки,
Сердце трепещет, в нем - страх.
Так недоумки глаголют,
Пять означают желаний;
Корень же скорби великой,
То, в чем рожденье и смерть,
Жизнь, что кипит пятерично,
Точка начальная вихря,
Водоворот изначальный, -
Явственно вижу, - есть Я.
Силою этой причины
И возникает повторность,
Узел рожденья и смерти
Связан и вяжется ей.
Если мы правильно смотрим
И в различении точны,
Четверократна возможность,
Чтоб из цепей ускользнуть:
Мудрость и свет зажигая,
Борешься с мраком незнанья, -
Делая свет очевидным,
Гонишь утайную тьму, -
Эти четыре постигнешь 19.,
Можешь избегнуть рожденья,
Старости можешь не ведать,
Не проходить через смерть.
Раз победили рожденье,
Старость и смерть, - мы достигли
Места конечных свершений,
Где невозбранный покой.
Браманы, эту основу
С чистою жизнью сливая,
Много о ней говорили,
Миру желая добра".
Это услышав, царевич
Араду вновь вопрошает:
"Молви, как средства зовутся,
В чем невозбранный покой, -
Чистой в чем жизни есть свойство,
Должное время какое
Для совершенья той жизни, -
Это, прошу, изъясни".
Сутрам и Састрам согласно,
Арада молвил подробно:
"Раз обопрешься на мудрость,
В этом и средство твое.
Все ж я беседу продолжу.
Прочь от толпы удаляясь,
В мире живя как отшельник,
О подаяньи прося, -
Твердо блюдя благолепность,
В правом живя поведеньи,
Мало желая и зная,
Как воздержанье принять, -
Все принимая как пищу,
Хочешь ли ты иль не хочешь,
В Сутры и Састры вникая,
Мир тишины возлюбя, -
Явственно ведая свойство
Страха и жадных желаний,
Членами правя умело,
Ум в безглагольном смирив, -
Ты содвигаешь печали,
Ты прикасаешься счастья,
Первая это дхиана,
Первый изведан восторг.
Первый восторг получивши
И просветленье познавши,
Внутренним ты размышленьем
Мысли единой служи.
Сорваны путы безумья,
Ум лишь от мысли зависит,
В небе, где Брама, за смертью,
Ты, просветленный, рожден.
Средство свое применяя,
Дальше идешь в просветленьи
И во вторичном восторге,
В небе Абхасвары ты.
Средство свое применяя,
Третьей дхианы доходишь,
Новое примешь рожденье
В небе Субхакристны ты.
Этот восторг оставляя,
Прямо в четвертый восходишь,
Скорби и радости бросив,
К вольности духом идешь.
Здесь ты в четвертой дхиане,
В небе ты Врихата-фаля 20.,
Это - обширное небо,
Это - вместительный плод.
Все восходя в отвлеченьи,
В мыслях держа внетелесность,
В мудрости шествуя дальше,
Бросишь четвертый восторг.
Твердо продолжив исканье,
Свергнув желание лика,
В теле почувствуешь всюду
Вольность и с ней пустоту.
То ощущенье окрепнет,
Усовершенствуясь точно,
И в пустоте развернется
Веденья полный простор.
Тишь изнутри получивши,
"Я" отпадает как помысл,
Жизнь в невещественном примешь,
Мнимость познав вещества.
Твердость зерна раздробивши,
Стебель восходит зеленый,
Птица умчится из клетки,
Мы - из телесных границ.
Выше, чем Браман, взнесенный,
Признаки тела отбросив,
Все ж ты еще существуешь,
Мудрый, свободный, вполне.
Ты вопрошаешь о средствах,
Как ускользнуть в эту вольность"
Раньше я молвил: "Узнает,
Если кто в вере глубок".
Джаигисавья, и Врйдха,
Джанака, мудрые Риши,
Правды ища той дорогой,
Освобожденье нашли".
Это услышав, царевич
В духе те мысли проверил
И, досягнув до влияния
Жизней, что были пред тем, -
Снова продолжил беседу,
Так вопрошая и молвя:
"Цепь этих помыслов мудрых
Мыслью своей я вобрал.
То, что ты строишь, есть цельность,
Эти основы глубоки
И далеко досягают,
В этом я нечто узнал.
Знание взяв за причину,
Мы еще все не у цели,
Но, понимая природу,
Все разветвленья ее,
Ты говоришь мы свободны,
Вольности мы достигаем, -
В этом законе рожденья
Новый закон есть в зерне.
Душу соделавши чистой,
"Я" возведя в очищенье,
Ты говоришь мне, что в этом
Освобождения шуть.
Если причину мы встретим
С действием вместе, - в слияньи
Этом возврат есть к рожденью,
К сложным препонам его:
В семени скрытый зародыш
Может огнем и водою,
Может землею и ветром
Видимо быть истреблен, -
Встретя же, силой стеченья,
Благоприятность условий,
Он оживет, без причины
Явной, желаньем влеком.
Также и те, что достигли
Той предположенной воли,
В помысле "Я" сохраняя,
Мысль о живых существах,
Все не достигли до цели,
Нет им конечной свободы,
Прошлое тонко влияет,
Сердце - в несчетности лет.
Ты говоришь, что свобода
От ограниченной жизни
С нами, когда мы отбросим
Самую мысль о душе.
Как же распустишь веревки,
Душу связавшие прочно"
Если ты свойствами связан,
Где же тут вольность тогда"
Гуна и гуни - два слова,
Свойство, предмет -два понятья,
Разны они в представленьи,
Но по основе - одно.
Если ты скажешь, что можешь,
Свойства предмета отнявши,
Самый предмет не разрушить,
Это же вовсе не так.
Жар от огня ты отнимешь,
Нет и огня вместе с этим,
Плоскость отнявши у тела,
Где же и тело тогда"
Свойства есть плоскость; содвинешь
Самый предмет исчезает,
Гуна - поверхность предмета,
Гуни без гуны не быть.
Освобождение это,
Речь о котором была здесь,
Не достигает свободы,
Тело, как прежде, в цепях.
Также еще говоришь ты -
Чистое знанье есть вольность,
Если есть чистое знанье, -
Значит, и знающий есть.
Если есть знающий, - как же
Освободиться он может
От единичного "Знаю"
И от отдельного "Я""
Если без личности знанье,
Значит, тогда познающим
Может чурбан быть и камень,
Тем, кто свершает, - конец.
Что мне здесь Арада молвил,
Сердце не сделало сытым,
Мудрости нет здесь вселенской,
Лучшего должен искать" 21.
Путь свой направил он к Удре,
"Я" было снова в беседе,
"Мысль" и "He-мысль" обсудили,
Топь безысходной была.
Если возможность возврата
Не устранить от живого,
Освобождения нет здесь,
В цепи - повторно звено.
Удру царевич оставил,
К поискам путь свой направил,
В Гайю пришел он на Гору,
Где умерщвляется плоть.
Было там место, чье имя -
Пыточный Лес Уравйльва,
Пять там подвижников, Бхикшу,
Раньше сошлись до него.
Как этих пять он увидел,
Чувства свои обуздавших,
В роще подвижничеств точных
Путь совершающих свой,
Мирных, спокойных, довольных,
Над Найраньджаной-рекою
Место близ них Бодгисаттва
Выбрал и в мысли вступил.
Ведая, сколь он упорно
Сердцем искал избавленья,
Бхикшу ему предложили
Ряд преклоненных услуг.
Знаки вниманья приявши,
Истово занял он место,
Как человек, что намерен
В благоговеньи пребыть.
К средствам прилежно прибег он
Для избежанья болезни,
Путь, чтобы старости минуть,
Путь, чтобы смерть победить.
Сердце свое обратил он
На умерщвление плоти,
На воздержанье от страсти,
Мысли о пище отверг.
Пост соблюдал он, какого
Не соблюсти человеку,
Был в безглагольной он мысли,
Шесть продолжал так годов.
По конопляному только
Зернышку ел каждодневно,
Тело его исхудало,
Тонкий и бледный он стал.
Все он искал пресеченья
Необозримого моря,
Думал все глубже, как можно
Смерть и рожденье стереть.
Мудрости сеть расчленяя,
Делая путь совершенным,
Все же он в этом не видел
Освобожденья еще.
Духом был волен, а телом
Легок, воздушно-утончен,
Имя его воссияло,
Славой он был вознесен, -
В нежной лазури означась,
Серп новолуний так светит. -
Кумуда, цвет сокровенный,
Так изливает свой дух.
Был господин того места;
Дочери, девы-царевны,
Обе пришли, чтоб увидеть
Этот измученный лик.
Он был иссохший и тонкий,
Словно увядшая ветка,
Круг шестилетья свершился,
Точка замкнула тот круг.
Муку рожденья и смерти
Он созерцал неотступно,
Здесь не увидел он средства
Вызвать взнесенный восторг.
Путь умерщвления плоти
Не был и средством тем прежним:
Там он, под деревом Джамбу,
Час вознесенный узнал.
Это, он думал, есть верный
Путь к просветленью восторга,
Это - дорога иная,
Не умерщвленная плоть.
Должен искать я, скорее,
Силы и мощи телесной,
Должен напитком и яством
Члены свои освежить.
Этим достигши довольства,
Разуму дам отдохнуть я, -
Если мой разум в покое,
В лад я безгласный вступлю.
Лад призовет восхищенье,
Взвеян, увижу я правду,
Силу постигши закона,
Этим распутаю все.
Так, в совершенном покое,
Старость и смерть устраню я;
Пищею жизнь подкрепивши,
Светлый закон я свершу.
Тщательно это продумав,
В водах реки он купался,
Выйти хотел, и не мог он,
Столь истощенным он был.
Ветку к нему наклонивши,
Дух тут помог, небожитель,
Ветки рукой он коснулся,
Из Найраньджаны исшел.
Этой порою близ рощи
Главный пастух находился,
Старшая дочь его также,
Нандою звалась она.
Дэва, один, обратясь к ней,
Рек: "Бодгисаттва в той роще,
С благоговейным даяньем
Тотчас предстань перед ним".
С радостью Нанда Балада
К месту тому устремилась,
Из халцедонов браслеты
Млели на нежных руках.
Снежились те халцедоны,
Платье на ней голубело,
Спорили эти оттенки,
Как в пузыре водяном.
С сердцем простым и невинным,
Шла она быстрой стопою,
Пред Бодгисаттвои склонилась,
Рис благовонный неся.
Чистый тот дар предложила,
И не отверг Бодгисаттва,
Тотчас вкусил, - для нее же
Тотчас награда была.
Только поел, освежился,
Бодхи принять стал способен,
Члены его воссияли,
Сила еще возросла.
Сотни потоков, сливаясь,
Так устремляются в Море,
В яркости так прибывает
Первая четверть Луны.
Это пять Бхикшу, увидя,
Были объяты смущеньем,
Подозревая, что в сердце
Жар у него ослабел.
И, пятерых оставляя,
Был он один, как пошел он
К реву доброго знака,
К древу счастливой судьбы.
Там, под развесистым Бодхи,
Мог довершить он исканья,
Мог он достичь просветленья
В цельной его полноте.
Шел он по ровному месту,
Нежные травы сгибались,
Поступью львиного шел он,
И содрогалась земля.
И, пробудившись при этом,
Радостью был Каля Нага
Двигнут, - глаза открывая
Свету, воскликнул он так:
"В оное время, когда я
Видел, как Будды приходят,
Землетрясение было,
Знаменье то же теперь.
Доблести Муни столь мощны,
Так их величество грозно,
Что и Земля не способна
Выдержать их на себе.
Вот отчего в средоточьи
Долгие гулы проходят,
В Мире как Солнце восходит,
Ярким он блеском залит.
Голубоватые птицы
Мчатся, их вижу пять сотен,
Кружатся в лете направо,
Пересекая простор.
Льет освежающий ветер
Ласковость кротких дыханий,
Все эти дивные знаки
Те же, что в прежние дни.
Знаменья Будд миновавших!
Вижу я в том неоспорно,
Что Бодгисаттва достигнет
Мудрости высшей венца.
Вон от того человека,
Он от косца получает
Чистые гибкие травы,
Их возле древа простер.
Выпрямясь, там он садится,
Ноги скрестил под собою,
Их не небрежно кладет он,
В теле он весь закреплен.
Лик его твердый и четкий,
Как у небесного Наги,
И не покинет он места,
Замысел не довершив".
Так Каля Нага промолвил
Слово свое в подтверждена,
Были небесные Наги
Радости полны живой.
Сдвинули веянье ветра,
Только тихонько он веял,
Стебли травы не дрожали,
Были недвижны листы.
Звери смотрели безгласно,
Взор их исполнен был чуда,
Это все знаменья были,
Что просветленье - придет.

 

13. МАРА

Сильный Риши, рода Риши,
Твердо сев под древом Бодхи,
Клятвой клялся - к воле полной
Совершенный путь пробить.
Духи, Наги, Сонмы Неба
Преисполнились восторгом.
Только Мара Дэвараджа,
Враг молитв, один скорбел.
Воин, царь пяти желаний,
Изощренный в деле битвы,
Враг всех ищущих свободы,
Справедливо назван - Злой.
Дочерей имел тот Мара,
Трех красивых и приятных,
Знала каждая, как в сердце
У мужей зажечь любовь.
Имя первой было Рати,
А звалась вторая Прити,
Третьей Тришна было имя,
Дэви высшая в любви.
Имя первой - Любострастье,
А второй - Услада мужа,
Имя третьей - Люборадость,
Три искусницы в любви.
Эти три, к отцу приблизясь,
Вместе все приблизясь к Злому,
Вопросили: "Чем смущен ты,
Чем ты ныне огорчен""
И, свои смиривши чувства,
Дочерям отец промолвил:
"В мире ныне - мощный Муни,
Клятва - сильный шлем его.
Лук в руке его могучий,
В нем алмаз-стрела есть мудрость,
Овладеть он хочет миром,
Гибель царству моему.
С ним равняться не могу я,
Люди все в него поверят,
На пути его спасенья
Все прибежище найдут.
Будет пуст мой край богатый,
Но, пока закон нарушен,
Человеку нет защиты,
Око мудрости - не зрит.
И пока еще я силен,
Цель его я опрокину,
Я его стропила рину,
Он придет, а дом - пустой".
Взяв свой лук с пятью стрелами, -
С свитой женской и мужскою, -
Он пошел в ту рощу мира,
Чтоб лишить покоя плоть.
Видя, как спокойный Муни
Приготовился безгласно
Пересечь пустыню Моря,
Это Море трех миров, -
Лук он взял рукою левой
И, стрелу качнувши правой,
К Бодгисаттве обращаясь,
Молвил: "Кшатрия! Восстань!
Испугаться будет впору,
Смерть твоя в засаде близкой,
Воплощай свою молельность,
Свой же замысел оставь.
Не ищи освобожденья
Для других, будь милосердным,
Миротворь, - награду примешь,
Путь свершив свой, в Небесах.
Это - торная дорога,
Победители ходили,
Люди знатные, и Риши,
И цари - дорогой той.
Если ж ты сейчас не встанешь,
Осмотрительно подумай,
Свой обет отбрось, не жаждай,
Чтобы взвизгнула стрела.
Помнишь, Аида, внук Сомы,
Чуть стрела его коснулась,
Словно в вихре, сумасшедший,
Тотчас разум потерял.
Помнишь, Вимала, подвижник,
Чуть свистящую услышал, -
Потемнел в своей природе,
Изменился сам в себе.
Что же можешь ты, последыш"
Что ты можешь, запоздалый"
Как стрелы моей избегнешь"
Встань немедля! Прочь скорей!
Гнойный яд в стреле проворной,
Где ударит, - строит козни.
Вот, я целю! Что ж, еще ли
Будешь в лик беды глядеть"
Не боишься" Не трепещешь
Ты стрелы, несущей гибель""
Так хотел, угрозой, Мара
Бодгисаттву устрашить.
Но меж тем у Бодгисаттвы
Сердце двигнутым не стало,
В сердце не было сомненья,
Страх над ним не тяготел.
И стрела, скользнув, мелькнула,
Впереди ж стояли девы,
Но не видел Бодгисаттва
Ни стрелы, ни этих трех.
Мара был смущен сомненьем
И воскликнул с бормотаньем:
"Дева снежных гор стреляла,
Магесвара ранен был,
Изменить был должен дух свой,
Бодгисаттва ж неподвижен,
На стрелу не смотрит даже,
Ни на трех небесных дев.
Хоть бы искра пробудилась
В нем любовного хотенья!
Нужно воинство собрать мне,
Силой страшной утеснить".
Только Мара так подумал,
Вот уж воинство явилось,
Так внезапно сгромоздилось,
Каждый в облике своем.
И одни держали копья,
У других мечи сверкали,
А иные, вырвав древо,
Помавали тем стволом.
У иных сверкали искры
От алмазных тяжких палиц,
У других иное было,
Лязг доспехов всех родов.
Голова одних свиная,
У других как будто рыбья,
Те - коням подобны быстрым,
Те - подобные ослам.
Лик иных был лик змеиный,
Лик быка, и облик тигра,
И подобные дракону,
Львиноглавые скоты.
На одном, иные, теле
Много шей и глав носили,
Глаз один на лицах многих,
Лик один, но много глаз.
С крутобрюхими телами,
А другие точно складка,
Весь живот как провалился,
Ноги тонкие одни.
У иных узлом колени,
Ляжки жирные раздулись,
У иных не ногти - когти,
Закорючены крючком.
Безголовые там были,
Те безгруды, те безлики,
Две ноги, а тел не мало,
Лики пепельней золы.
Грубы вздувшиеся лица,
Так разлезлись, что взирают
Не туда-сюда, а всюду,
Смотрит выпученный глаз.
Рядом с ликом цвета пепла
Лик звезды, всходящей утром,
Те - как пар воспламененный,
Те - ушами - точно слон.
Горб у тех горе подобен,
Те и наги, и мохнаты,
В кожи, в шкуры те одеты,
Ало-белый в лицах цвет.
Те глядят в змеиной коже,
Те - как тигр - готовы прыгнуть,
Те - в бубенчиках и кольцах,
Эти с волосом как винт.
Эти - волосы по телу
Словно плащ распространили,
Те еще - сосут дыханье,
Те еще - крадут тела.
Эти с воплями танцуют,
Эти пляшут, сжавши ноги,
Эти бьют один другого,
Эти вьются колесом.
Эти скачут меж деревьев,
Эти воют, эти лают,
Те - вопят охриплым вопом,
Те пронзительно кричат.
Дрожь идет в Земле великой
От смешения злых шумов,
Окружила древо Бодхи
Та бесовская толпа.
С четырех сторон уродство.
Над собою изогнувшись,
Тело рвут свое на части,
Эти жрут его сполна.
С четырех сторон окрестных
Изрыгают дым и пламя,
Вихри, бури отовсюду,
Сотрясается гора.
Пар, огонь и ветер с пылью
Тьму, как деготь, созидают,
Смоляные дышат мраки,
Все невидимо кругом.
Дэвы, склонные к закону,
Также Наги все и Духи,
Раздражась на войско Мары,
Кровью плакали, смотря.
И великим братством, Боги,
Видя это искушенье,
С несмущенными сердцами,
Состраданием горя,
Все пришли, чтобы увидеть
Бодгисаттву, как сидит он
Так светло-невозмутимо,
Окружен толпою бесов.
Несосчитанные злые,
Землю с Небом потрясая,
Ревом звуков злополучных
Наполняли все кругом.
Но безгласный Бодгисаттва
Между них сидел спокойный,
И лицо его сияло,
Прежний блеск не изменив.
Царь зверей, так лев спокоен
Меж зверей, что воют возле
И вокруг рычат, свирепо, -
Непривычно странный вид.
Войско Мары поспешает,
Выявляет крайность силы,
Друг ко другу, друг за другом,
Угрожают погубить.
Взор в него вперяют острый,
Зубы хищные оскалив,
Налетают, словно вьюга,
Прыгнут здесь, а там скакнут.
Но безгласный Бодгисаттва
Наблюдает их спокойно,
Как спокойно смотрит взрослый
На играющих детей.
Ярче дьявольское войско
Распалялось силой злобы,
Хвать за камень - не поднимут,
Схватят камень - не швыркчуть.
Их летающие копья,
Стреловидные орудья,
Зацепляются за воздух,
Не хотят спуститься вниз.
Гневный гром и тяжесть ливня,
Град, несущий раздробленье,
Превращались в пятицветный
Нежных лотосов цветок.
Между тем как яд отвратный
И драконова отрава
Обращались в благовонный,
Сладко-свежий ветерок.
И ущерб нанесть бессильны,
Те несчетные творенья,
Не коснувшись Бодгисаттвы,
Только ранили себя.
Помогала Маре тетка,
Называлась Мага-Кали,
У нее в руках был череп,
В блюдо выделан был он.
Стоя против Бодгисаттвы,
Похотливостью движений
И приятным этим блюдом
Помышляла искусить.
Так все сонмы воинств Мары,
Каждый в дьявольском обличьи,
Закрутились, чтобы бунтом
Бодгисаттву устрашить.
Ни один его был даже
Двинут волос в этой битве,
И дружины Мары были
Тяжкой схвачены тоской.
И тогда, незримы, в высях,
Тотчас воинства иные,
Голос стройный умножая,
Возгласили с высоты:
"Вот он! Вот великий Муни!
Дух его не тронут злобой,
И его - порода Мары
Тщетно хочет погубить.
Затемненные, напрасно
Вы упорствуете в грязном,
Откажитесь же от тщетной,
От убийственной мечты.
Он спокоен, тихий Муни,
Он сидит невозмутимый,
Вы не можете Сумеру
Сдунуть с каменных основ.
Может быть, огонь замерзнет,
И вода воспламенится,
И земля, как пух, смягчится,
Он не может ранен быть.
Вам не ранить Бодгисаттву!
Чрез века вспоен страданьем,
Мысли стройно устремивши,
Средства правильно развив,
В чистоте взлелеяв мудрость,
Всех любя и всех жалея,
Он скреплен четверократно,
Тех углов не разделить.
Эти доблести прекрасны
И не могут разорваться,
И сомнительным не сделать
К высшей правде путь его.
Ибо, как должно, бесспорно,
Солнце с тысячью лучами
Потопив в сияньи сумрак,
Мировую тьму зажечь, -
Или, дерево буравя,
Мы зажжем огонь горящий,
Иль, глубоко землю роя,
Мы заставим брызнуть ключ, -
Так и тот, кто непреклонен,
Выбрав правильные средства,
Если так искать он будет,
Неизбежно он найдет.
Темен мир без поученья,
Три язвят его отравы,
Хоть, неведенье и злоба, -
В мире плоть он пожалел,
И, жалея всех живущих,
В эти трудности вмещенных,
Радость мудрости искал он,
Чтобы страждущим помочь.
Для чего же злое мыслить
И тому препоны ставить,
Кто задумал - прочь из мира
Скорбь гнетущую изгнать"
То неведенье, что всюду,
Родилось от лжеучений, -
Потому-то Бодгисаттва
Привлечет людей к себе.
Ослепить того, кто будет
Вожаком великим мира,
Невозможная затея;
Так, испытанный вожак
Чрез Великую Пустыню,
Вдаль уводит караваны
И, в песках дороги зная,
Никогда не заведет.
Так вся плоть в темноты впала,
Где идут, не знают сами,
Хочет он подъять светильник, -
Для чего ж гасить его"
Плоть застигнута, объята
Морем смерти и рождений,
Строит мудрости челнок он, -
Для чего ж топить его"
Ветвь молельности - терпенье,
Корень - твердость, поведенье
Безупречное - расцветы,
Сердце светлое - цветок,
Мудрость высшая - все древо,
Весь закон есть плод душистый,
Тень его - живым защита, -
Для чего ж срубать его"
Хоть, неведенье и злоба,
Это - пыточная дыба,
Это - тяжкие засовы,
На плечах существ ярмо.
Чрез века он был подвижник,
Чтобы снять с людей оковы,
Он своей достигнет цели,
Сев на крепкий свой престол.
На своем законном троне
Будет он - как были Будды
Давних дней - в себе скрепленный,
Цельно-замкнут, как алмаз.
Если б вся земля дрожала,
Это место будет стойко,
Он на точке утвердился,
Вам его не отвратить.
Так умерьте же хотенья
И, прогнав высокомерье,
Приготовьтесь к размышленью,
Чтоб смиренными пребыть".
Слыша в воздухе те звуки,
Бодгисаттву видя твердым,
Страхом был застигнут Мара,
Взлеты замысла прогнал.
И, отвергши ухищренья,
Вновь на Небо путь направил.
Между тем его дружины,
Все рассеяны кругом,
С мест попадали высоких,
Бранной гордости лишились
И оружья, и доспехи
Разметали по лесам.
Так порою вождь жестокий
Поражен в сраженьи насмерть,
И ряды его редеют, -
Войско Мары прочь бежит.
Бодгисаттва успокоен,
Тишина в уме высоком,
Утро, Солнцу путь готовя,
Расцвечается зарей.
Ослабел туман широкий,
Праху серому подобный,
Звезды с Месяцем бледнеют,
Грани ночи стерты днем.
Между тем с высот струится
Водопад цветов небесных,
Чтобы свеять Бодгисаттве
Нежно-дышащую дань.

 

14. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Бодгисаттва, Мару победивши,
Твердо ум в покое укрепив,
Вычерпав до капли первоправду,
В созерцанье глубоко вошел.
И в порядке пред его очами
Состоянья разные прошли,
В ведение правое вступил он,
В бодрствованье первое вошел.
Вспомнил он свои существованья,
Там рожден и с именем таким,
Все, до настоящего рожденья,
Через сотни, тысячи смертей
Мириады разных воплощений,
Всякие и всюду, без числа.
Всей своей семьи узнав сплетенья,
Жалостью великой схвачен был.
Миновало чувство состраданья,
Видел вновь он все, что здесь живет,
Шесть частей круговращенья жизни 22.,
От рожденья к смерти, нет конца.
Пусто все, и шатко, и неверно,
Как платан, что каждый миг дрожит,
Как мечта, что вспыхнет и погаснет,
И как сон, что встанет и пройдет.
И в средине бодрствованья ночи
Глянул он глазами чистых Дэв,
Пред собой увидел все созданья,
Как увидишь в зеркале свой лик:
Всех, кто был рожден и вновь родился,
Чтоб в рожденьи новом умереть,
Благородных, низких, пышных, бедных,
Всех жнецов своих безмерных жатв.
Видел тех, кто правое свершает,
Видел тех, кто в жизни служит злу,
Копящих, как следствие, блаженство,
Громоздящих в житницах беду.
Различил сначала злых в деяньях,
Злое им рожденье быть должно,
Тех узрел, деянья чьи - молельны,
Место их - с людьми и средь Богов.
Те опять в адах родятся нижних,
Видел он всю пропасть пыток их,
Токи пьют расплавленных металлов,
Острые им вилы рвут тела.
Стеснены в котлах с водой кипящей,
Втиснуты в пылающих печах,
Длиннозубым отданы собакам,
Птицам, что выклевывают мозг.
Из огня уходят в лес дремучий,
Где, как бритва, листья режут их,
Лезвия им руки отрезают,
На куски их рубят топоры.
Тело сплошь - зияющая рана,
В членах искривляющихся боль,
Пьют они горчайшие отравы,
Их судьба им не дарует смерть.
Кто восторг свой видел в злых деяньях,
В злейшей видел он печали их,
Здесь - мгновенный проблеск наслажденья,
Долгий мрак зловещей пытки - там.
Смех и шутка при чужих страданьях,
Плач и вопль, когда возмездья час.
О, когда б живые знали точно -
В делании злом всех следствий цепь!
Если б знали, верно б, отвернулись
От своих замышленных путей!
Если б знали, верно б, прочь бежали
От того, что следом - кровь и смерть!
Видел также он плоды рожденья
В лике зверя, всех свершений счет,
Накопленье собственных возвратов,
Смерть - и вновь рожден звериный лик.
Из-за шкуры или из-за мяса
Умереть одним велит удел,
Из-за рога, меха или крыльев
Те же рвут друг друга из вражды.
Раньше - друг, родной, теперь - злой ворог,
Когти к горлу, пасти, зуб и клык,
А иные гнутся, тяжко бремя,
Но влачат, бодилами их жгут.
Призраков пытаемых несчетность,
Горла, что иссохли, пить хотят,
Те лететь должны чрез вышний воздух,
Те, не зная смерти, быть в воде,
Видел также он скупцов и жадных,
Ныне - как голодные они,
Их тела крутой горе подобны,
Рты же - как игольное ушко.
Рот всегда для пищи раскрывая,
Поглощают лишь один огонь,
Пьют они отравленное пламя,
Гарь внутри, и больше ничего.
Жадные, обманывать умели,
Облыгали тех, кто был благим,
А теперь голодными родились,
Призрак пищи вечно мучит их.
Все отбросы от людей нечистых
Были бы усладою для них,
Но, едва такую сладость узрят,
Исчезает в воздухе она.
О, когда бы только кто предвидел,
Что его за жадность сердца ждет,
Самую он плоть свою бы отдал,
Лишь бы милосердье оказать!
Снова их рожденными узрел он,
Их тела как сточная труба,
Рождены из чрева лишь для грязи,
Чтобы ведать боль и трепетать.
В жизни - ни одной минуты вольной
От того, что смертный час грозит,
И хоть жизнь - сплошные труд и горе,
Вновь родятся, новая страда.
Видел тех, что заслужили Небо,
Но снедает их любовь к любви,
Жажда быть любимым вечно мучит,
Вянуть, как без влаги вянет цвет.
Светлые дворцы их опустели,
Дэвы спят во прахе на земле,
Или молча горько-горько плачут,
Вспоминая о былых любвях.
Кто родился, грустен в увяданьи,
Кто, любимый, умер, горе в том:
Так стремятся к радостям небесным
И в борьбе себе готовят боль.
Что же стоят радости такие"
Кто же будет, здраво, жаждать их"
Чтоб добиться их, усилье нужно,
Но они бессильны боль прогнать.
Горе! горе! В этом нет различья!
Дэвы в том обмануты равно!
Чрез века они страданье терпят,
Чрез века с хотеньем бой ведут.
Достоверно ждут отдохновенья,
И опять паденье - их удел.
Пытки их в Аду подстерегают,
Рвут друг друга, точно зверя зверь.
Ищут в жгучей жажде и сгорают,
Ищут: "Где восторги"" - ждет их боль,
В Небесах - мечтают - верный отдых,
Но с рожденьем в Небе тоже боль.
Раз рожден - страданье непрерывно,
В мире нет приюта от тоски,
Круговратность смерти и рожденья -
Поворот несчетный колеса.
В этих водах бьется все живое,
В этих зыбях плоть не отдохнет.
Чистым зреньем Дэвы так смотрел он,
Пять пределов жизни созерцал
Все, равно, бесплодно и напрасно,
Дрожь листка, на миг пузырь волны.
И вступил он в бодрствованье третье 23.,
В глубь познанья правды он вошел.
Целый мир созданий созерцал он,
Приносящий боль, водоворот,
Полчища живущих, что стареют,
Тех ряды, к которым смерть идет.
Жажда, жадность, темнота незнанья,
Безысходность тесных жмущих пут.
Внутрь себя взглянул он и увидел,
Где исход рожденья, смерти ключ.
Он удостоверился, что дряхлость -
Из рожденья, как и смерть есть в нем:
Если человек родился с телом,
Тело унаследует недуг.
Глянул он, откуда же рожденье,
И увидел цепь свершений он,
Что в другом свершались месте, где-то,
Не Всевышний делал те дела.
Не были они самопричинны,
Не было то личным бытие,
Не были они и беспричинны, -
Так звено с звеном он различил.
Кто, сломав бамбук, сустав разнимет,
Все суставы разделить легко:
Так, причину смерти и рожденья
Увидав, он к правде подошел.
Все исходит в мире из цеплянья,
Как, схватив траву, горит огонь;
А идет цеплянье из хотенья,
Хоть из ощущения идет;
Как себе голодный ищет пищи
Иль к колодцу жаждущий спешит,
Есть так в ощущеньи жажда жизни,
От касанья это все идет;
К дереву так деревом коснешься,
И огонь из тренья порожден;
Шесть есть разных входов для касанья,
Их причинность имя есть и лик;
Имя с ликом родились от знанья,
Как зерно идет в росток и в лист,
Знанье же из имени и лика,
Эти два сплетаются в одно;
Некая попутная причина
Имя порождает, с ним и лик;
А другой попутною причиной
Имя с ликом к знанию ведут;
Как корабль уходит с человеком,
При сплетеньи суши и воды,
Так из знанья имя вышло с ликом,
Имя с ликом корни создает;
От корней рождается касанье;
От касанья к ощущенью путь;
В ощущеньи кроется хотенье;
И в хотеньи связь цеплянья есть;
Эта связь причина есть деяний;
А они ведут к рожденью вновь;
А в рожденьи скрыты смерть и старость,
В этом всех живых круговорот.
Исто-просветленный, мысля точно,
Он неукоснительно постиг:
Ежели рождение разрушить,
Прекратится старость, с ней и смерть.
Только уничтожь возникновенье -
И рожденью вместе с ним конец.
Только уничтожь цеплянье связи -
И возникновенья больше нет,
Уничтожь хотенье - нет цеплянья.
С ощущеньем - уничтожишь хоть.
Нет касанья - нет и ощущенья.
Шестеричность входов уничтожь,
Нет касанья, входы уничтожишь -
С ними нет имен и ликов нет.
Знанья нет - и нет имен и ликов.
Имена и лики уничтожь -
Вместе с ними знанье погибает.
Уничтожь неведенье, - и с ним
Имена и лики умирают 24.
Так великий Риши завершен,
Он усовершенствован в самбодхи,
В мудрости пределов он достиг.
Так усовершенствовавшись, Будда,
Духом, восьмикратный путь нашел 25.,
Миру светоч - правильное зренье,
Верный путь для всех, чтобы ступать.
Так сполна он самость уничтожил, -
Гаснет так огонь, пожрав траву.
То он сделал, что хотел бы видеть
Сделанным свободными людьми.
Первый так прошел урок великий,
Парамарта свершена была.
Он вошел в глубокую Нирвану,
Свет возрос, и темный мрак исчез.
Полный совершенного покоя,
И хранил молчанье, он достиг
До криницы правды бесконечной,
До неисчерпаемых ключей.
Всей блистая мудростью лучистой,
Так великий Риши там сидел,
Между тем в глубоких содроганьях
Сотрясалась мощная Земля.
И опять был мир светло-спокоен,
Дэвы, Наги, Духи собрались,
Музыка небесная возникла,
Правый был закон ей вознесен.
Ветерки прохладные дышали,
Упадал с Небес душистый дождь,
И цветы не дожидались сроков,
И плоды спешили заблистать.
Из пространства, в пышном изобильи,
Молнийные падали цветы,
И других цветов лились гирлянды,
Светлому к ногам свевая дань.
Разные создания друг к другу
Устремлялись, чувствуя любовь,
Страх и ужас вовсе в мире стерлись,
Ненависти не было ни в ком.
Все, что жило в мире, сочеталось
С вольной безупречностью любви,
Дэвы, бросив вышние восторги,
К грешным, облегчая их, сошли,
Пытки было меньше все и меньше,
Возрастала мудрости Луна.
Видя свет, несомый людям Буддой,
Ликовали духи в Небесах,
Из жилищ небесных упадали
Приношенья, как цветочный дождь,
Дэвы, Наги, голосом согласным,
Восхваляли доблести его.
Люди, видя эти приношенья,
Слыша также радостный напев,
Исполнялись светлым ликованьем,
Отдавались радости вполне.
Только Мара, темный Дэвараджа,
В сердце сжатом чувствовал тоску.
Будда, потерявшись в созерцаньи,
В сердце ощущая светлый мир,
День ко дню, семь дней смотрел на Бодхи,
На святое древо он смотрел.
"Я теперь в покое совершенном, -
Про себя безгласно он сказал, -
Что хотело сердце - получило,
Ускользнул от самого себя".
Обозрело снова око Будды
Все живое, что вступило в мир,
Жалость в нем глубокая возникла,
Он желал им вольной чистоты.
Но, чтобы прийти к освобожденью
От слепой и жадной темноты,
Сердце путь прямой должно наметить
И не только внешне замолчать.
Он взглянул назад, и он подумал
Об обете мощном, - и опять
Восхотел закон он проповедать,
Жатву боли в мире осмотрел.
Брама-Дэва, видя эти мысли
И желая свет распространить,
Чтобы плоть от боли отдохнула,
Снизойдя, отшельника узрел.
Проповедник зрим был в нем верховный, -
Он сосредоточенный сидел,
Обладая мудростью и правдой,
С сердцем, ускользнувшим от темнот.
И тогда, исполнившись почтеньем,
Радостно великий Брама встал
И, ладони сжавши перед Буддой,
Так свое ходатайство изрек:
"Как велико в целом мире счастье,
Если с тем, кто темен и не мудр,
Встретится столь любящий учитель,
Озарит смутительную топь!
Гнет страданья жаждет облегченья,
Грусть, что легче, тоже часа ждет.
Царь людей, ты вышел из рождений,
От смертей несчетных ускользнул.
И теперь тебя мы умоляем:
Ты спаси, из этих бездн, других,
Получив блестящую добычу,
Долю дай другим, что здесь живут.
В мире, где наклонны все к корысти
И делиться благом не хотят,
Ты проникнись жалостью сердечной
К тем, другим, кто здесь обременен".
Так сказавши в виде увещанья,
Брама-Дэва к Небу отошел.
Будда же, призыв тот услыхавши,
Ликовал и в замысле окреп.
Мысля, что просить он должен пищи,
Каждый из царей, из четырех,
Дар ему принес, - и Совершенный,
Взяв четыре, все их слил в одно.
Тут торговцы мимо проходили,
И небесный дружественный дух
Им сказал: "Здесь есть великий Риши,
Пребывает в горной роще он.
Миру в нем - ристалище заслуги.
Принесите ж светлый дар ему!"
С радостью пошли они немедля
И еду молельно принесли.
Он вкусил и размышлял глубоко:
Кто услышит первый правды речь"
Араду припомнил и Удраку,
Что достойны были знать закон.
Но теперь уж оба были мертвы.
И о тех он вспомнил, пятерых,
Что могли впервые слышать слово,
Проповедь первичную приять.
Восхотев Нирвану проповедать,
Совершенный возвестить покой,
К Бенаресу так он путь направил,
Как пронзает Солнце темноту, -
К граду, где издревле жили Риши,
Он направил свой размерный шаг, -
Царь быков глядит так взором кротким,
Так ступает ровным шагом лев.

 

15. ВРАЩЕНЬЕ КОЛЕСА

Благоговейно молчащий,
Блеском сияя лучистым,
Свет изливая прекрасный
И не сравнимый ни с кем,
Полный достоинства, шел он,
Словно толпой окруженный,
Юного Брамана встретил,
Упага имя его.
Видом великого Бхикшу
Был поражен этот Браман,
Скован почтительным чувством,
Стал он у края пути.
Сжавши ладони, смотрел он,
Был он обрадован в сердце
Зрелищем тем беспримерным
И Совершенному рек:
"Полчища тех, что - повсюду,
Чар никаких не имеют,
Грех их пятнает заразный,
В людях изящества кет.
Сердце великого мира
Всюду охвачено смутой,
Ты лишь один успокоен,
Лик твой как Месяц горит.
Вид твой такой, что как будто
Влаги испил ты бессмертной,
Ты красотою отмечен,
Как человек, что велик.
Мудрости сила могуча,
В этом ты царь полновластный,
Мудрое что-то ты сделал, -
Кто твой владыка" Ты - кто""
И отвечал Совершенный:
"Я не имею владыки,
Нет и почетного рода,
Нет у меня и побед.
Самонаученный этой
Мудрости, самой глубокой,
Сверхчеловеческих знаний
Сам я душою достиг.
Что подлежит познаванью,
Мир чему должен учиться,
Сам, чрез себя и собою,
Это постиг я вполне.
Это зовется Самбодхи,
Меч этой мудрости острый,
Меч тот разрушил семейство
Всех ненавистных скорбей.
Это главнейшей победой
В мире зовут справедливо.
Весь Бенарес будет слышать,
Как загудит барабан.
Остановиться нельзя уж!
Имени я не имею,
Радости я не желаю,
Голос глаголющий я.
Что возвещаю я, - правду,
Что я ищу, - лишь свободы,
Освобожденья от пытки
Всех и всего, что живет.
Некогда данную мною
Выполнить клятву хочу я,
Жатва той клятвы созрела,
Ныне я выточил серп.
Пышность, корысть и богатство,
Все это брошено мною.
Имени я не имею,
Имя мне все же дают:
Я Справедливый Владыка,
Также - Великий Учитель.
Глянув на скорби бесстрашно,
Также я - Храбрый Боец.
Также - Благой я Целитель,
Ибо целю я недуги.
Путеводитель Благой я,
Всем указующий путь.
Сумрак ночной разгоняя,
Светит лампада собою,
Самолучистым сияньем,- Так и лампада моя.
Тени в ней личного чувства
Нет, а одна самосветность.
Дерево древом буравя,
Вызовешь верный огонь.
Ветер в пространстве свободный
Движется - собственной силой.
Землю вскопаешь глубоко -
Влаги дойдешь ключевой.
Самопричинности в этом
Дышит устав непреклонный,
Все совершенные Муни
Этот устав соблюдут.
В светлых краях Бенареса
Первое будет вращенье,
Тот оборот Правосудья,
Весь кругоход Колеса".
Упага, юноша-Браман,
"О!" воздохнул, удивленный,
И, понижая свой голос,
Странную мудрость хвалил.
Все, что с ним было, припомнил,
Как он пришел к этой встрече,
На поворотах дороги
Он удивленный вставал.
Каждый был шаг ему труден.
Шел Совершенный неспешно,
До Бенареса дошел он,
До превосходной страны.
Два там, в средине, потока,
Реки сливались, мерцая:
Варана - имя прохладной,
Имя пленительной - Ганг.
Светлые пажити, рощи,
Много цветов разноцветных,
Много плодов золотистых,
Мирно пасутся стада.
Тихая это обитель,
Нет в ней докучного шума,
Старые Риши там жили,
Чтя невозбранный покой.
Это блестящее место
Сделалось вдвое светлее,
Воспринимая сиянье
Вновь воссиявших лучей.
Там пребывал Каундинья,
Дасабалакасиапа,
Вагипа, Асваджит, Бхадра,
Плоть истязали они.
Видя, как Будда подходит,
Сидя, они говорили:
"Это идет Гаутама,
Он осквернился мирским.
Путь он суровый оставил,
Ныне же снова нас ищет, -
Мы уж, конечно, не встанем
И не промолвим привет.
И освежений обычных
Мы уж ему не предложим,
Ибо обет он нарушил,
Гостеприимства лишен".
Так согласившись, сидели,
Это решенье принявши.
Все подходил Совершенный,
Шел он неспешно - и вот!
Не сознавая движений
И нарушая решенье,
Все поднялись они вместе,
Сесть предложили ему.
Снять предложили одежду,
Вымыть и вытереть ноги
И вопросили с почтеньем,
Что он желает еще.
Так оказавши вниманье
И соблюдая почтенье,
Все же его Гаутамой
Звали они - по семье.
Тут, обращаясь к ним с словом,
Возговорил Совершенный:
"Не называйте, прошу вас,
Именем личным меня.
В том небреженье слепое -
Звать так достигшего правды.
Но, почитают ли, нет ли,
Дух мой спокоен вполне.
Все же прошу вас отречься
От неучтивости этой.
Миру - спасение в Будде,
Имя его - оттого.
Он ко всему, что живое,
С кроткой относится лаской,
Видит детей он в живущих,
Не презирайте ж отца".
Движимый сильной любовью
И состраданьем глубоким,
Так говорил он, но горды
Были они в слепоте.
И говорили, что раньше
Он в отреченьи был правом,
Но, ничего не достигши,
Тело и мысль распустил.
Как же, они вопросили,
Мог бы он сделаться Буддой"
Веры ему не давая,
Так сомневались они.
Высшую правду познавший,
Мудрости свет всеохватный,
К ним обратясь, Совершенный
Верный им путь указал.
Те, что, уча, неразумны,
Тело свое умерщвляют,
И неразумны другие,
Кем услаждается плоть.
Это две крайних ошибки,
Два заблужденья великих,
И ни одни, ни другие
К правде пути не нашли.
Будда сказал: "Кто чрезмерно
Плоть истязанием мучит,
Он вызывает страданьем
Спутанность мыслей своих.
Мысли больные не могут
Дать даже знанья мирского,
Мысли такие не могут
Силу страстей победить.
Кто засвечает лампаду,
Жидкой наполнив водою,
Он не сумеет, конечно,
Сумрак огнем озарить.
Также и тот, кто износит
Тело свое, не сумеет
Ни уничтожить незнанья,
Ни просветленность возжечь.
Тот, кто, огонь добывая,
Выберет древо гнилое,
Он ничего не получит,
Даром растратит свой труд.
Если же твердое древо
Деревом твердым буравишь,
Раз ты упорен в усильи,
Вспыхнет блестящий огонь.
Если ты мудрости ищешь
Не умерщвлением плоти
И не усладою чувства,
Жизни найдешь ты закон.
Кто потакает хотеньям,
Как же он будет способен
Сутры и Састры постигнуть,
Как он себя укротит!
Тот, кто, в смятенности трудной,
Ест, что к еде непригодно,
И умножает недуг свой, -
Он - услаждающий плоть.
Если огонь разбросаешь
По травянистой пустыне,
Пламя, раздутое ветром,
Сможет ли кто погасить"
Так и огонь возжеланья,
Так и пыланье хотенья.
Крайности обе отбросив,
Средней дороги держусь.
Всякие скорби окончив,
Все устранив заблужденья,
Я пребываю в покое,
Невозмутимость храня.
Виденье верного зренья
Ярче высокого Солнца,
Беспеременная мудрость
Есть внутрезоркость души.
Правое слово - чертог мой,
Правое дело есть сад мой,
Правая жизнь есть беседка,
Где я могу отдохнуть.
Путь надлежащего средства
В рощи такие приводит.
Правая память - мой город.
Правые мысли - постель.
Ровные это дороги,
Чтоб ускользнуть от рожденья,
Чтобы избавиться смерти,
Вечную боль победить.
Тот, кто из топкого места
Этой уходит дорогой,
Он достигает свершенья,
Мудро дошел до конца.
Он колебаться не будет
В сторону ту и другую,
Меж несосчитанных пыток
Двух перекатных веков.
Три многотрудные мира
Этим путем побеждают, -
Так разорвут паутину
Цепко сплетенных скорбей.
Этот мой путь беспримерный,
Раньше о нем не слыхали, -
Правый закон избавленья
Я, только я, увидал.
Этой дорогой впервые
Я разрушаю хотенье,
Душное полчище хоти,
Старость, и смерть, и недуг.
Все бесполезные цели,
Всякий источник страданья,
Все, что бесплодно, как помысл,
Уничтожается мной.
Есть и такие, что бьются
Против желаний - желая,
Обуреваемы плотью,
Плоти не видят своей.
Эти источник заслуги
Сами себе прекратили.
В малых словах расскажу я
Их затемненный удел.
Как, угашая пожары,
Искру, порой, оставляют,
И, позабытая, тлеет,
Новым пожаром грозя, -
Так в отвлеченьи их мысли
"Я", как зерно, остается,
Скорби великой источник,
Движимый хотью вперед.
Злые последствия дела,
Деланье все пребывает.
Хочешь зерно уничтожить,
Влаги ему не давай.
Если земли и воды нет,
Если причин нет согласных,
Лист и росток не родятся,
Стебель не может взрасти.
Все многосложные цепи,
В разности жизней различных, -
Злое ли это рожденье,
Дэва ли будет рожден, -
Без окончанья повторы
И возвращаются в круге,
Это - от жаждущей хоти
Сгибы звена ко звену.
От высоты до низины,
От вознесенности к срыву -
Следствие это ущерба
В прежде свершенных делах.
Но уничтожишь зародыш,
Связи не будет сплетенной,
Действие дела исчезнет,
Болям различным конец.
Это имея, должны мы
То унаследовать также;
Это разрушишь, и с этим
Также окончится то.
Нет ни рожденья, ни смерти,
Старости нет, ни болезни.
Нет ни земли и ни ветра,
Нет ни воды, ни огня.
Нет ни конца, ни начала,
Нет середины, обманов,
Недостоверных учений, -
Верная точка одна.
Это предел окончанья,
Тут завершенность Нирваны.
Восемь дорог настоящих
К мудрости этой ведут.
В способе этом едином
Больше уж нет дополнений.
Мир ослепленный не видит,
Я же мой путь увидал.
Я прекращаю теченье
Токов, несущих страданье.
Истин высоких - четыре 26.,
Мысля о них, ты спасен.
Это есть знание скорби,
Это есть - срезать причину,
Во избежанье завязок
В сложных узлах бытия.
Это когда уничтожишь,
Кончено также стремленье,
С уничтоженьем смятенья
Восемь открылось путей 27.,
Так четверичная правда 28.,
Очи ума разверзает,
Через меня - избавленье,
Высшая мудрость - во мне",
Члены семьи Каундиньи
Мудростью той напитались,
С ними же Дэвы, их сонмы,
Многие тысячи их.
Сдвинув туман ослепленья,
Чистый Закон увидавши,
Дэвы, а также земные,
Знали, что круг завершен.
Что надлежало, свершилось.
И, ликованьем исполнен,
Он вопросил Каундинью,
Голосом львиным сказав:
"Знаешь ли ныне"" И Будде
Вмиг отвечал Каундинья:
"Мощным Учителем данный,
Знаю великий Закон".
И потому его имя
Аньята есть Каундинья, -
Аньята - Знающий значит 29.,
Верный устав он познал.
Между пошедших за Буддой
Первым он был в пониманьи.
Только ответ тот раздался,
Грянул ликующий вскрик.
Духи земли восклицали:
"Сделано точным свершеньем!
Видя закон сокровенно,
В день, что отмечен средь дней,
Осуществил Совершенный
Тот оборот во вращеньи,
Что никогда еще не был, -
Ход беспримерный свершен.
И человеки и Боги
Нежность росы получили,
Вот, перед всеми открылись,
Ныне, бессмертья врата.
То колесо - совершенно;
Спицы суть - правда поступков;
Ровный размах созерцанья -
Равный размер их длины;
Твердо-глядящая мудрость -
Есть на ступице насадка;
Скромность и вдумчивость мысли
Суть углубленья в гнезде;
Ось вкреплена здесь надежно;
Правая мысль есть ступица;
То колеса в завершеньи
Правды есть полный закон.
Полная истина ныне
В мире означила путь свой
И никогда не отступит
Перед ученьем другим".
Так в восхищеньи великом
Духи Земли ликовали,
Воздуха духи запели,
Дэвы вступили в тот хор.
Гимн они пели хваленья
До высочайшего Неба.
Дэвы тут Мира тройного,
Слыша, как Риши учил,
Между собой говорили:
"Дальше-прославленный Будда
Движет всем миром могучим,
Миру он точный рычаг!
Ради всего, что живое,
Создал устав он Закона,
Двинул во имя живущих
Светлое он колесо!"
Бурные ветры утихли,
Дымные тучи исчезли,
Дождь устремлялся цветочный
Из просветленных пространств.

 

16. УЧЕНИКИ

И теперь те пять, что подвизались,
Асваджит, и Вашпа, и другие,
Услыхав, что Каундинья ведал,
Услыхав, что он узнал Закон, -
С выраженьем кротким и смиренным,
Сжав ладони, преклонились низко
И свою почтительность явили,
Посмотрев Учителю в лицо.
Совершенный, способом премудрым,
Каждого Закон обнять заставил.
И таким путем пять мудрых Бхикшу
Просветлели в собственном уме.
Пять сполна, как первый, так последний,
Лучезарно покорили чувства, -
Так пять звезд сияют в вышнем Небе,
Услужая ласковой Луне.
В это время, в граде Кушинара,
Некто Ясас, родом благородный,
В сне ночном потерянный, внезапно
Пробудился - и глаза раскрыл.
Оком молодым он слуг окинул,
Спали крепко женщины, мужчины,
Платья в беспорядке, лица смяты,
Отвращеньем сердце сжалось в нем.
Думая о корне всех мучений,
Размышлял он, как безумны люди,
Размышлял, как это сумасбродно -
Припадать к источнику скорбей.
Он надел красивые убранства,
В светлом лике из дому он вышел,
На дороге встал и громко вскрикнул:
"Горе! Бесконечна цепь скорбей!"
Совершенный - путь держал во мраке
И, услышав сетованья эти,
Отвечал: "Приход твой здесь желанен,
Скорби есть - и отдых от скорбей.
Свежести исполненный, прекрасный,
Самый совершенный, то - Нирвана,
Это неподвижность есть покоя,
Вольного от всяческих тревог".
Увещанье Будды услыхавши,
Ясас был обрадован глубоко
И почуял - в месте отвращенья
Мудрости пробился свежий ключ.
Словно он взошел в затон прохладный.
Подошел туда, где медлил Будда,
Был на нем его покров обычный,
Дух от недостатков волен был.
Силой благодетельного корня,
Что в других рожденьях накопился,
Быстро получил он просветленье,
Тайный свет познанья в нем светил.
Он уразумел - Закон услыша:
Так, мгновенно, шелк меняет краски.
Самоозаренье засветилось,
То, что надлежало, свершено.
И, себя в наряде пышном видя,
Устыдился он, - но Совершенный,
Внутреннюю мысль его увидев,
Голосом напевным возвестил:
"Пусть и украшения не сняты,
Сердце покорить способно чувства, -
Раз на все взираешь без пристрастья,
Внешнее не может захватить.
Тело может ведать власяницу,
Мысли же - цепляться за мирское:
Кто в лесу глухом мирского жаждет,
Не подвижник он, а мирянин.
Лик мирской являть способно тело,
Сердцем же к высокому взноситься:
Мирянин ли ты или отшельник,
Все равно, коль победил себя.
Тот, кто носит воинские знаки,
Носит знак победы над врагами,
Так же и отшельником одетый, -
Говорит, что скорбь побеждена".
Он ему сказал: "Приди же с миром,
Будь со мной и будь смиренный Бхикшу".
Сказан зов - и вот! В иной одежде
Он пред ним отшельником стоял.
В оны дни у Ясаса в весельи
Пятьдесят четыре было друга:
Увидав, что друг их стал отшельник,
В верный и они вошли Закон.
Следствие деяний в прежних жизнях,
Совершенный плод они явили:
Так, порой, золу зальешь водою,
Высохнет вода, и жив огонь.
Было шестьдесят теперь их мудрых,
Шестьдесят учеников познавших.
И учил он: "Берега другого
Вы достигли, перейдя поток.
Свершено, что ждало совершенья.
От других примите милосердье,
Через все идя края и страны,
Обращайте всех в своем пути.
В мире, что сжигаем всюду скорбью,
Рассевайте всюду поученья,
Указуйте путь идущим слепо,
Светочем да будет жалость вам.
Так же я на гору Гайясиршу
Отойду к великим царским Риши,
К Браманам, которые живут там,
Поучая разному людей.
Там живет и Риши Касиапа,
Почитаем всеми как подвижник,
Обращая тоже очень многих, -
Посещу его и обращу".
Отбыли те шесть десятков Бхикшу,
Каждый получил предназначенье
Проповедь держать по разным странам,
Следуя наклонности своей.
Но один пошел тот Чтимый миром,
И пришел к горе он Гайясирше
И вступил в молельную долину,
В дол, где Риши Касиапа был.
Касиапа в огненной пещере
Совершал там жертвоприношенье,
В пламенном том гроте злой жил Нага,
Он искал покоя по горам.
Чтимый миром, обратить желая
Этого отшельника, промолвил:
"Где бы мог я ночью поместиться""
Касиапа Будде отвечал:
"Не имею предложить приюта,
Огненную разве ту пещеру,
Где свершаю жертвоприношенья,
Там всегда прохладно по ночам.
Но дракон там злой живет, - и может
Отравлять людей по усмотренью".
Будда отвечал: "Позволь мне только,
На ночь поселюсь в пещере той".
Касиапа делал затрудненья,
Чтимый миром все просил упорно,
И ответил Будде Касиапа:
"Спорить никогда я не люблю.
Лишь имею страх и опасенья, -
Но как хочешь, так и сделать можешь".
Тотчас Будда в грот вступил огнистый
И в глубоком размышленьи сел.
Увидавши Будду, злой тот Нага
Изрыгнул свирепый яд огнистый
И наполнил грот горячим паром,
Но коснуться Будды пар не мог.
Он сидел там неприкосновенный,
А огонь перегорал в пещере, -
Так до Неба Брамы пламень вьется,
Брама же сидит невозмутим.
Злой тот Нага, увидавши Будду,
Видя лик, сияющий покоем,
Прекратил отравленные вихри,
Сердцем стих и преклонил главу.
Касиапа, увидавши ночью,
Как горит огонь во тьме, пылая,
Воздохнул: "О, горе, в том пожаре
Этот светлый человек погиб".
Утром он пришел с учениками
Посмотреть. А Будда, покоривши
Злого Нагу, сделал Нагу кротким,
В нищенскую чашу положил.
Касиапа думал: "Гаутама
Сведущ и проник в благоговенье".
Все же про себя сказал тихонько:
"Я в познаньях тайных господин".
Случаем воспользовавшись добрым,
Будда оказал влиянье духом,
Перемены вызвал в Касиапе,
Тайные в нем мысли изменил,
Сделал ум его покорно-гибким,
Для Закона правого пригодным, -
И, себя изведав, Касиапа
Собственную скудность увидал.
Он смиренно принял поученье,
С ним пятьсот ему во всем внимавших.
Жертвенные взяв свои сосуды
И добро, швырнули в реку все.
Это все поплыло по теченью.
Гада с Нади, братья, жили ниже,
Увидав плавучие предметы,
Меж собою говорили так:
"Перемена важная случилась".
И они тревожно тосковали
И пошли, вверх по теченью, к брату,
И пятьсот за каждым верных шло.
Увидав, что брат их стал отшельник,
Что Закон владеет ими дивный,
Молвили: "Коль брат наш подчинился,
В этом мы последуем за ним".
Так три брата и толпы их верных
Проповедь услышали Владыки,
Он учил о жертвоприношеньи,
Говорил он притчу об огне:
"Спутанные мысли - словно древо
В дереве другом - огонь буравят,
Дым густой неведенья рождают,
Все живое ложной жгут мечтой.
Так огонь печали и заботы,
Загоревшись, жжет не уставая,
Все приводит к смерти и рожденью,
Нет топлива - и огонь не жжет.
Так, когда у человека сердце
Ко греху воспримет отвращенье,
Отвращенье страсть уничтожает,
Гаснет хоть, и в этом выход есть.
Если только этот выход найден,
Рождено с ним зрение и знанье,
Жизнь и смерть в потоках видны четко,
Долг свершишь, - и жизни больше нет.
Тысяча прислушавшихся Бхикшу
Речи Совершенного внимали,
Спали с душ их все былые пятна,
К ним освобождение пришло.
Все, что надлежало, совершилось,
В мудрости сиял высоко Будда,
Правила он дал им очищенья,
Мощный Риши стал учеником.
Совершенный, с верными своими,
Путь направил ныне в царский город:
Бимбисару Раджу вспоминая,
В Раджагригу он с толпой пошел.
Выполнить хотел он обещанье,
И, прибыв, он оставался в роще;
Услыхав об этом, царь со свитой
К месту, где Владыка был, пошел.
Увидав, как Будда восседает, -
С сердцем, преисполненным смиренья,
С колесницы пышной он нисходит,
Украшенья снял, к нему пошел.
Кротко он к ногам склонился Будды,
О телесном вопросил здоровьи.
В свой черед, заговорил с ним Будда,
Сесть с собою рядом попросил.
Царь в уме подумал безглагольно:
"Этот Сакья, верно, власть имеет,
Коль своей он воле подчинил всех
И вокруг него - ученики".
Будда, эти мысли духом видя,
Касиапу вопрошая, молвил:
"Отказавшись от огнепоклонства,
Выгоду какую ты нашел""
Касиапа, тот вопрос услыша,
Пред большим собраньем встал неспешно,
Низко поклонился, сжав ладони,
Обратился к Будде и сказал:
"Огненного духа почитая,
Выгоду я извлекал такую:
В колесе был жизни беспрерывно,
Ведал смерть, рожденье, боль, недуг.
Потому служенье это бросил.
Я в огнепоклонстве был усердным,
Я искал конца пяти желаний,
И в ответ - желаний был возврат.
Потому служенье это бросил.
В этом я служеньи ошибался,
Вечно возвращался я к рожденью,
Потому покоя возжелал.
Я был сведущ - в самоогорченьи,
Способ мой считался наилучшим,
Мудрости же высшей был я чуждым.
Потому отбросил способ свой.
Я ушел искать Нирваны высшей.
Отодвинув от себя рожденье,
Сбросив смерть, болезнь, искал я места,
Где неумирающий покой.
Потому, познавши эту правду,
Я закон огнепоклонства бросил
И оставил жертвоприношенье,
Связанное с действием огня".
Чтимый миром, слыша Касиапу
И желая мир подвигнуть к благу,
К Касиапе дальше обратился:
"Так! Добро пожаловать! Приди!
Ты желанен здесь, учитель мощный,
Отличил Закон ты от закона,
Высочайшей мудрости достиг ты.
Пред собраньем этим я теперь
Попрошу тебя явить блестяще
Все твои высокие свершенья,
Восхвали же своего владыку
И свои сокровища открой".
Тотчас же, в присутствии собранья,
Тело погружая в бестелесность
И в восторг молельный повергаясь,
Он в пространство вышнее взошел.
Там себя пред взорами явил он,
Ходя, стоя, сидя, засыпая,
Пар огнистый испуская телом,
Справа, слева пламень был с водой, -
Тело же его не обжигалось,
Тело же его не увлажнялось, -
Тучу дождевую испустил он,
Грянул гром, и молния зажглась,
И Земля и Небо содрогнулись, -
Так внушил он миру восхищенье,
И глаза на яркий блеск смотрели,
Этим ярким блеском не слепясь.
И уста различные хвалили,
Но язык единый был в хваленьи,
Зрелище чудесное пленило.
И потом переменилось все, -
Силою духовною влекомы,
Все к ногам Учителя склонились,
Восклицая: "Будда - наш учитель!
Чтимого мы все - ученики".
Так узнали все, что Совершенный
Истинно Всезнающим зовется.
К Бимбисаре Радже обратившись,
Будда слово должное сказал:
"Да внимая - все уразумеют.
Чувствами, и мыслями, и духом
Властвует закон рожденья - смерти.
Если ясно узришь то пятно,
Четкое получишь восприятье;
Получивши четкость восприятья,
Знание себя получишь с этим,
Восприятье чувства победишь;
Раз себя узнаешь и узнаешь
Путь, который указуют чувства,
Места нет для "Я" тогда, ни почвы,
Чтобы это "Я" образовать;
Все нагромождения печали,
Скорби жизни, боль и скорби смерти
Видишь как неотделимость тела,
Тело же увидишь не как "Я"
И для "Я" не узришь в теле почвы:
В этом есть великое открытье,
В этом есть бессмертный ключ покоя,
В этом бесконечность тишины.
Это мысль о самости - источник,
Что несчетность болей порождает,
Мир, как бы веревками, связует,
Знай, что "Я" не свяжешь, - нет и пут.
Свойства "Я" узнав, порвешь веревки,
Размыкаясь - цепи исчезают,
Это узришь - вот освобожденье,
Да погибнет ложный помысл "Я"!
Те, что "Я" поддерживают в мысли,
Или говорят, что "Я" есть вечно,
Или говорят, что погибает, -
Если взять пределы - жизнь и смерть, -
Заблужденье их весьма прискорбно.
Если "Я" не длится, - плод стремленья,
Достиженье, также погибает,
Раз не будет После - плод погиб;
Если ж это "Я" не погибает, -
В средоточьи смерти и рожденья
Тождество одно лишь есть, пространство,
Что не рождено и не умрет.
Если это "Я" есть в их понятьи,
Значит, все живое есть едино:
Есть во всем такая неизменность,
Самосовершенная, без дел.
Если ж так, такая если самость
Действует, так самость есть владыка:
Что ж тогда заботиться о деле,
Если все уж сделано давно"
Если это "Я" неистребимо,
Разум скажет - "Я" и неизменно,
Мы же видим радость и печали, -
Где же постоянству место тут"
Зная, что в рождении свобода,
О пятне греха я мысль отброшу,
Длится мир, и все здесь в мире длится, -
Что ж об избавлении мечтать"
Что и говорить об устраненьи
Самого себя, раз ложь есть правда"
Ежели не "Я" свершает дело,
Кто же, вправду, говорит о "Я""
Но коли не "Я" свершает правду,
Нет здесь "Я", свершающего дело, -
Ежели ж отсутствуют здесь оба,
Правда в том, что вовсе нет здесь "Я".
Нет того, кто делает и знает,
Нет Владыки, - несмотря на это,
Вечно длится смерть здесь и рожденье,
Каждый день есть утро, есть и ночь.
Слушайте ж теперь меня и слышьте:
Шесть есть чувств и шесть предметов чувства,
Слитые взаимно в шестеричность,
Шестеричность знанья создают 30.
Чувства и предметы чувства, с знаньем
Единясь, родят прикосновенья.
Меж собой они переплетаясь,
Сеть воспоминания родят.
Как стекло и трут чрез силу Солнца
Возжигают огненное пламя,
Так, чрез чувства и предмет, есть знанье,
А чрез знанье есть Владыка сам;
Стебель есть из семени стремленье,
Семя есть не то же, что есть стебель,
Не одно и все же не другое:
Вот, в рожденьи, все, что здесь живет".
Чтимый миром проповедал правду,
Первоправду дал он в равновесьи,
Так, к царю со свитой говорил он,
Бимбисара Раджа светел был.
Все с себя былые пятна стер он,
Получил молельное он зренье,
Сотня тысяч духов с ним внимала
И бессмертный слышала Закон.